Рука, вертевшая Zippo, замерла. Демон его паранойи, его единственный рабочий инструмент и его вечное проклятие, зашевелился в темноте сознания, учуяв знакомый запах. Запах идеальной ловушки, замаскированной под простое решение.

Глеб медленно поднял взгляд. Усталость с лица исчезла, смытая внезапным, холодным азартом. Взгляд стал тяжёлым, цепким. Он смотрел на адвоката так, будто тот только что выложил на стол не папку с делом, а ключ к его личному аду. Шанс. Не спасти какую-то девчонку, плевать на неё. Шанс провести обряд экзорцизма над самим собой.

— Я берусь, — голос прозвучал хрипло, будто сорванный с ржавых петель.

Вольский растерянно моргнул, не поспевая за этой резкой сменой.

— Но мы ещё не обсудили гонорар…

— Деньги потом, — перебил Глеб, поднимаясь с кресла. Он уже был там, в деле. — Мне нужен доступ. Имена следаков. И всё, что вы знаете о Корте и его музее. Абсолютно всё. Особенно то, что кажется вам неважным.

Он уже не слушал, что отвечает адвокат. Он шёл к столу, сгребая в сторону горы бумажного мусора, освобождая плацдарм для новой войны. Джаз в динамиках не изменился. Но теперь в спокойной, отстранённой печали Майлза Дэвиса Глебу слышались тревожные, фальшивые ноты.

Расследование началось.

Музей старинных часов был архитектурным Франкенштейном. Элегантный павильон старой обсерватории из тёмного кирпича, с куполом из позеленевшей от времени меди, был безжалостно поглощён, взят в тиски гигантским саркофагом из бруталистского бетона и глухого, тонированного стекла. Днём чёрные панели отражали серое, равнодушное небо, делая здание слепым. Сейчас, под пеленой дождя, оно выглядело как тюрьма. Тюрьма, в которой отбывал пожизненное само Время.

Глеб толкнул тяжёлую стеклянную дверь.

И звук умер.

Шум улицы, гул машин, водяная пыль — всё было отсечено мгновенно, словно невидимым скальпелем. Наступила тишина. Не просто отсутствие звука, а плотная, давящая субстанция. Глеб на секунду замер, оглушённый. А потом пришла она. Низкочастотная, едва уловимая вибрация. Она шла от мраморного пола, поднималась по подошвам, по костям, проникая в самую грудную клетку. Это были они. Сотни, может, тысячи старинных механизмов, запертых в стеклянных кубах, беззвучно отсчитывали свои секунды. Маятники качались, анкерные колёса вращались, пружины разжимались в полной, мёртвой тишине. Ощущение было такое, будто он стоит на груди гигантского, при смерти, Левиафана, и чувствует аритмию его множества сердец.

— Данилов? — голос из глубины зала ударил по ушам, как выстрел.

Навстречу ему шёл следователь Орлов. Лет сорока пяти, с лицом, на котором усталость давно превратилась в перманентную маску, и той ленивой, самоуверенной походкой, какая бывает у людей, которые уже всё для себя решили.

— Орлов, — представился он, протягивая вялую, безразличную руку. — Наслышан. Говорят, ты любишь копаться там, где уже всё чисто.

— Чисто не бывает, — отозвался Глеб, оглядывая огромное, гулкое пространство. — Бывает плохо убрано.

Орлов хмыкнул.

— Ну, здесь наша уборщица поработала на пять с плюсом. Пойдём, покажу рабочее место.

Они пошли по анфиладе залов. Глеб мельком отмечал экспонаты — астролябии, армиллярные сферы, солнечные часы. Всё под стеклом, всё в идеальном порядке. Холодный, выверенный свет падал на полированный металл и чёрное дерево, не создавая теней. Место походило на морг для артефактов.

Кабинет Корта располагался в самом сердце старого здания — в круглой комнате под куполом обсерватории. Тело уже увезли. На дорогом персидском ковре остался лишь белый меловой контур. Нелепое, схематичное изображение смерти у подножия того, что занимало почти всю стену.

Гигантские астрономические часы.

Они были произведением искусства и инженерного безумия одновременно. Метров пять в высоту. Чёрное дерево, бронза, серебро. Десятки циферблатов, показывающих фазы луны, положение планет, знаки зодиака, даты затмений на столетия вперёд. Сложный, гипнотизирующий механизм, который жил своей, непостижимой жизнью.

— Вот, — Орлов лениво махнул рукой. — Нашли его утром. Проломлен череп. Орудие — вон, на столике.

В пакете для улик лежала небольшая, но увесистая бронзовая статуэтка.

— Отпечатки на ней — нашей пташки, Солнцевой. Работала тут допоздна, якобы калибровала это чудовище. Камеры зафиксировали, как она входила и выходила. В промежутке — никого.

— Мотив? — спросил Глеб, хотя уже знал ответ.

— Классика, — Орлов подошёл к разбитой витрине, осколки которой хрустнули у него под ботинком. — Вот отсюда она спёрла карманный хронометр Бреге, восемнадцатый век. Штука уникальная, стоит как крыло от Боинга. Видимо, старик её застукал. Слово за слово, статуэтка под руку подвернулась… В общем, дело в шляпе. Через пару дней расколется и сольёт, куда скинула часы.