Он поднялся.

— Я вас понял. На сегодня всё.

Она даже не посмотрела на него, когда конвоир уводил её прочь. Её взгляд был устремлён куда-то сквозь стену, в мир шестерёнок, балансиров и идеальных траекторий.

Глеб вышел из участка под всё тот же неумолимый, всепроникающий дождь. Он не получил ни одного ответа. Но он получил нечто гораздо более ценное: правильный вопрос. Дело было не в том, кто убил Адриана Корта. А в том, что его убило. И ответ, Глеб был уверен, тихо тикал где-то в недрах гигантского механизма, запертого в бетонном саркофаге посреди города.

Глава 2

Воздух в кабинете куратора Романа не имел запаха. Не пыльного дерева, не старой бумаги, не едкого флюса для пайки, как у Корта. Здесь пахло ничем. Стерильностью. Отредактированной пустотой. После лихорадочного хаоса, оставленного покойным директором, это место казалось не кабинетом, а препараторской, где под ярким светом вскрывают мёртвые идеи.

Глеб Данилов принёс с собой грязь. Он чувствовал это, стоя на пороге. Его плащ, ещё не просохший после утренней измороси, оставлял на безупречном паркете тёмные, влажные следы. Неуместный артефакт из другого, живого мира. Роман стоял к нему спиной. Высокий, в идеально отглаженном сером пиджаке, он смотрел на книжный шкаф из тёмного, почти чёрного дерева. И медленно, с ритуальной, почти молитвенной сосредоточенностью, протирал белоснежным платком стеклянную дверцу, на которой Глеб, даже щурясь, не мог разглядеть ни единой пылинки.

— Детектив Данилов.

Голос не заставил его обернуться. Бархатный, поставленный, он родился где-то в глубине этого выверенного пространства, став его неотъемлемой частью.

— Я так и думал, что вы придёте.

Роман закончил со стеклом. Сложил платок вчетверо, с геометрической точностью, и убрал его во внутренний карман. Только тогда он повернулся. Лицо спокойное, ухоженное. Взгляд сочувствующий, как у врача, которому предстоит сообщить о неизлечимой болезни.

— Садитесь.

Жест в сторону жёсткого, неудобного кресла для посетителей. Сам он остался стоять, возвышаясь над Глебом. Хозяин в своём безупречном храме.

Глеб не сел. Предпочёл остаться на ногах, на грязном островке своего мокрого плаща, сохраняя иллюзию равенства.

— Поговорим о Корте.

— Об Адриане, — мягко, почти интимно поправил Роман. — Да, конечно. Все только о нём и говорят. Трагедия. Варварское, бессмысленное… вторжение.

Он подбирал слова, как реставратор — фрагменты разбитой вазы. Осторожно. Бережно. Глеб решил разбить её снова.

— Вы хотели его место.

На лице Романа промелькнула тень. Не обида. Боль. Боль от профанного, уличного упрощения, от сведения высокой трагедии к банальной уголовщине.

— Место? — он усмехнулся, но в этой усмешке не было и грамма веселья. — Детектив, вы мыслите категориями… бухгалтерии. Дебет, кредит. Речь не о кресле. Никогда не была о нём. Речь о душе этого места.

Он обвёл рукой свой кабинет, а затем, казалось, и весь музей за его стенами.

— Вы были в его кабинете. Вы видели. Этот… оккультный мусор. Эти гримуары, эта ересь. Он отравлял всё, к чему прикасался. Он превратил храм науки, храм точной механики, в притон для своих эзотерических практик! Он хотел не изучать время, он хотел его… — Роман на секунду запнулся, ища слово, достаточно грязное, достаточно точное. — Изнасиловать.

Глеб слушал, и внутри поднималась знакомая, холодная тошнота. Всё было слишком правильно. Слишком гладко. Вот он, идеальный мотив, упакованный в красивую обёртку из высоких слов. Мотив, который с радостью проглотит и полиция, и прокуратура.

Слишком просто, шепнул ему призрак из прошлого, тот самый, что носил форму следователя и однажды уже поверил в очевидное. И от этого — фальшиво.

— Ближе к делу, Роман, — голос Глеба стал твёрдым, как сталь часовой пружины. — Кто ещё его ненавидел?

— Ненавидел? Это слишком примитивное слово. — Роман снова подошёл к шкафу, провёл пальцем по его кромке, проверяя работу невидимых уборщиц. — Адриан был человеком крайностей. Его либо боготворили, либо презирали. Третьего не дано.

— А вы?

— Я? — Он вздохнул, и этот вздох был полон театральной скорби падшего ангела. — Я видел в нём титана, чей великий ум рухнул под тяжестью собственного эго. Я пытался… вмешаться.

— Жаловались? — уточнил Глеб. — Ну… писали доносы?

— Я пытался спасти наследие! — Голос Романа набрал силу, в нём зазвенели проповеднические, почти фанатичные нотки. — Это место — не просто коллекция. Это память. А он использовал всё это как топливо для своих алхимических опытов!

Глеб устало потёр переносицу. Лабиринт из пафоса и самолюбования.

— Хорошо. Допустим. Кто ещё был в вашем лагере «проницательных»? Марина Солнцева?

Роман фыркнул. Короткий, презрительный звук в стерильной тишине.

— Марина? Нет. Она из другого теста. Она не видит людей, она видит только механизмы. Для неё Корт был просто… некомпетентным владельцем редкой вещи. Она бы никогда не стала марать руки. Её мир — это пинцет и часовая лупа. Она чинит, а не ломает.

Он замолчал, прошёлся по кабинету, остановился у окна, глядя на серый, выложенный плиткой внутренний двор.