Он сунул руку в карман, нащупал холодный металл своей старой Zippo. Щелчок крышки прозвучал в тишине как выстрел. Он не закурил. Просто стоял в темноте, глядя на слабое мерцание огня и на гигантский механизм за стеклом.

ГЛАВА 3: Хранитель Тишины

Ночь в квартире Глеба пахла остывшим кофе и горечью. За окном дождь больше не стучал — он шипел, растворяя огни города на грязном стекле в длинные, акварельные потёки. Мир за окном превратился в абстракцию. Мир внутри — тоже.

Царапина.

Он снова и снова открывал фотографию на экране ноутбука. Неглубокая, почти волосяная линия на матовой стали скрытой шестерни. Для уставших глаз криминалистов, ищущих очевидное — кровь, отпечатки, следы борьбы — это был просто мусор. Технический шум. Но Глеб смотрел на неё, и в абсолютной тишине квартиры слышал оглушительный шёпот. Это был язык одержимости, язык, на котором говорят безумцы и гении. Язык, который он сам когда-то понимал слишком хорошо.

Официальный отчёт, аккуратно лежавший на краю стола, казался теперь глупой детской книжкой с картинками. Реставратор убила коллекционера ради наживы. Просто. Логично. Закрыто.

Слишком, блядь, просто.

Эта мысль была не выводом. Она была физическим ощущением, как укол старой, не до конца зажившей раны. Мотив был не в деньгах. Он был в этом механизме. В том, что он делал, что скрывал. Это знание не приносило облегчения, нет. Оно сдирало с дела тонкий слой привычной, бытовой уголовщины, обнажая под ним что-то холодное, чужеродное, нечеловеческое.

Глеб поднялся, разминая затёкшие ноги. Прошёлся по комнате, своему маленькому затхлому мирку, ставшему вселенной. Кофе в чашке напоминал нефтяную плёнку. Он снова сел, отодвинул отчёт, словно заразный, и вернулся к синему свечению экрана. Он искал не убийцу. Он искал аномалию.

Игорь Зимин. Имя-призрак. В каждом втором протоколе попечительского совета. «Меценат». «Патрон». «Видный деятель». Слова-пустышки, оболочки, за которыми не было ничего. Глеб начал копать. Медленно, методично, как археолог, смахивающий пыль с костей давно вымершего ящера. Фонд «Зимин Капитал» был безупречен. Слишком. За ним — холдинг «Актив-Контроль», за холдингом — лабиринт офшоров, Кипр, Белиз, Кайманы. Номинальные директора с лицами, сгенерированными нейросетью. Это был почерк не бизнесмена, который прячет налоги. Это был почерк организации, которая прячет само своё существование. Кого-то, кто умел быть никем и при этом держать пальцы на горле у всех.

Внутри что-то шевельнулось. Давно забытое. Сухой, холодный, профессиональный азарт охотника. Он ощутил его уколом адреналина в сердце, и это было почти больно.

Прямого контакта не было. Глеб нашёл в старом телефоне номер, который не набирал два года. Голос на том конце был сонным, недовольным, прокуренным.

— Лёня, это Данилов.

Пауза. Шуршание простыней. Вздох.

— Глеб? Ты из какой, нахуй, могилы вылез?

— Мне нужен «Актив-Контроль». Человек за ним. Зимин.

— Ох, мужик… — в голосе Лёни проскользнуло что-то, похожее на жалость. — Ты куда вообще полез? Это не люди. Это… ну, функция. У них нет адресов, у них векторы.

— Мне нужен вектор.

Лёня долго молчал. Глеб слышал, как тот чиркнул зажигалкой.

— Я скину номер. Приёмная. Но. Ты. Мне. Не. Звонил. Понял? И я тебе ничего не должен. Теперь должен ты.

— Понял. Спасибо.

Гудки. Короткие, как выстрелы. Через минуту на телефон упало сообщение. Десять цифр. Ни имени. Ни подписи.

Он набрал. Сняли до первого гудка.

— Слушаю.

Голос был ровным, без тембра, без возраста, без пола. Голос автоответчика, который научился дышать.

— Мне нужен Игорь Зимин. Меня зовут Глеб Данилов.

— Я знаю, кто вы, — ответил голос. — Ресторан «Зенит». Сто сорок второй этаж. Завтра. Тринадцать ноль-ноль.

Голос не спрашивал, не предлагал. Информировал. Приказывал. Глеб открыл рот, чтобы что-то сказать, но услышал лишь тишину оборванной связи. Ему не назначили встречу. Его вызвали.

Ресторан «Зенит» парил над городом, как космическая станция на орбите. Он был похож на стерильную операционную, где вместо хирургов — официанты с замороженными лицами. Белый мрамор пола бесшовно перетекал в панорамные окна, за которыми серый, равнодушный город казался топографической картой под толстым стеклом. Музыки не было. Только низкий, едва уловимый гул системы жизнеобеспечения и далёкий, призрачный звон приборов.

Приватный зал, куда его проводила девушка с выученной улыбкой, был абсолютно пуст. Кроме одного столика у самого края бездны.