Подобным же образом закончилось дело и на первой сессии 36-го Конгресса (1859–1860), избранного в 1858 году, в составе которого насчитывалось больше республиканцев, чем в предыдущем. Разногласия по поводу того, каким должен быть маршрут тихоокеанской железной дороги, северным или южным, еще раз похоронили проект этого закона. Также южане продолжали использовать вето Бьюкенена для блокирования закона о выделении земель для колледжей, однако закон о гомстедах лег на письменный стол президента. Палата представителей приняла его 115 голосами против 65, причем 114 голосов «за» принадлежали северянам, а 64 «против» — южанам. После сложных дипломатических маневров Сенат принял видоизмененную версию законопроекта. Согласительный комитет выработал компромиссное решение, однако Бьюкенен, как и ожидалось, также наложил на него вето, а южная оппозиция в Сенате заблокировала попытки это вето преодолеть [399] .

Тупик, в который южане завели предложения о тарифах, гомстедах, тихоокеанской железной дороге и выделении земли под колледжи, обеспечил победные для республиканцев итоги кампании 1860 года. В период борьбы за закон о гомстедах в 1859 году республиканцы сражались с демократами и по другому вопросу: аннексия Кубы. «Явное предначертание» было символом, объединявшим демократов по обе стороны от 36-й параллели. Как бы они ни относились к рабству в Канзасе, они единодушно выступали за присоединение Кубы с ее 400 тысячами рабов. И Дуглас и Бьюкенен говорили о Кубе с жаром: приобретение Кубы казалось тем чудодейственным средством, которое было способно примирить две враждующие фракции Демократической партии. В своем послании Конгрессу в декабре 1858 года Бьюкенен призвал к новым переговорам с Испанией по поводу приобретения Кубы. Сенатор от Луизианы Джон Слайделл внес законопроект о выделении 30 миллионов долларов на первый платеж. Комитет по иностранным делам в феврале 1859 года одобрил это предложение. Республиканцы звонили во все колокола, обвиняя южан в «рабовладельческом заговоре», те отвечали им тем же, а северные демократы отмалчивались. Республиканцы рассчитывали оттянуть принятие решения по этому вопросу до прекращения работы Конгресса, намеченного на 4 марта 1859 года. В то же время они надеялись поставить на голосование в Сенате законопроект о гомстедах, уже принятый в Палате представителей. Демократы отказывались дать на это свое согласие, пока республиканцы не разблокируют голосование по Кубе. Вопрос, как выразился невоздержанный на язык сенатор от Огайо Бен Уэйд, состоял в том, «дадим ли мы ниггеров тем, у кого нет рабов, или землю тем, у кого нет земли?» [400] В конце концов Сенат не принял ни то, ни другое предложение, поэтому обе стороны приготовились выйти с ними к своим избирателям в 1860 году.

Тем временем борьба между Дугласом и южными демократами по поводу принятия федерального рабовладельческого кодекса для новых территорий привела к тому, что кровь из ран, нанесенных распрями по Лекомптонской конституции, полилась с новой силой. Демократическая фракция в Сенате выиграла первый раунд, сместив Дугласа с поста председателя комитета по территориям. Затем 23 февраля 1859 года южные сенаторы набросились на Дугласа, используя лексикон, обычно приберегаемый ими для «черных республиканцев». «Маленький гигант» обвинялся в том, что утверждал, будто никогда не будет голосовать за рабовладельческий кодекс, вводящий рабство на новых территориях, против воли большинства их населения. Доктрина народного суверенитета, говорил Джефферсон Дэвис, возглавивший атаку на Дугласа, «исполнена ереси». Если мы не откажемся от этой теории, то будем «выглядеть предателями доверия, которым жители Соединенных Штатов облекли членов Конгресса». «Мы не желаем… быть обманутыми, — заявил этот представитель Миссисипи, — [человеком, который] стремится построить политическую карьеру на приспособленчестве к предрассудкам большинства, чтобы лишить меньшинство права собственности». Такие люди, добавил Дэвис, глядя Дугласу прямо в глаза, у Юга не вызывают других чувств, кроме «презрения и негодования» [401] .

Эти распри стали отражением повышения градуса споров в конце 1850-х годов. Агрессивность южан подхлестывалась самоуверенностью, ставшей следствием Паники 1857 года. Депрессия практически не задела Юг. Цены на хлопок и табак упали незначительно, к тому же быстро вернулись на докризисный уровень. Ориентированная на экспорт экономика южных штатов была защищена от внутренних пертурбаций. Это вызвало приступ хвастливой гордости к югу от Потомака, а также издевательское сочувствие страданиям ставших безработными «наемных рабов» Севера. «Кто в свете недавних событий может сомневаться, что хлопок правит миром? — спрашивал сенатор от Южной Каролины Джеймс Хэммонд в своей знаменитой речи, посвященной „Королю Хлопку“ 4 марта 1858 года. — Когда злоупотребление доверием подорвало само доверие, а также уверенность, когда тысячи самых мощных коммерческих предприятий в мире разорялись… когда вы зашли в тупик, когда в воздухе пахло революцией, что помогло вам?.. Мы отправили вам миллион шестьсот тысяч кип хлопка как раз вовремя, чтобы спасти вас от гибели… Мы продали его за 65 миллионов долларов и спасли вас». Рабство продемонстрировало превосходство южной цивилизации, продолжал Хэммонд. «Во всех социальных системах всегда существовала прослойка, выполняющая тяжелую и низкооплачиваемую работу… Она формирует самые низы общества… Такая прослойка должна существовать и у вас, или же у вас не сформируется другая, которая поведет общество к прогрессу, цивилизованности, изысканности… Ваши наемные работники физического труда, ваши „рабочие руки“, как вы их называете, по сути своей рабы. Разница же между нами в том, что наши рабы наняты пожизненно и получают за это хорошую компенсацию… а ваши наняты на один день, о них никто не заботится, а о достойной компенсации не может идти и речи» [402] .

В южной пропаганде упоминание о «низах общества» использовалось активнее. Наиболее крайнее выражение эта тема нашла в работах Джорджа Фицхью. Этот потомок первых виргинских переселенцев написал большое количество трудов, посвященных «краху свободного общества». В 1854 и 1857 годах он собрал свои очерки в книги, названные соответственно «Социология Юга» и «Все они людоеды!». Последняя увидела свет за несколько недель до начала кризиса 1857 года и, казалось, почти предсказала его. Свободный труд в условиях капитализма, писал Фицхью, это война всех против всех, своего рода социальный каннибализм. Он считал «рабство естественным и нормальным условием для общества, тогда как ситуация на Севере неправильна и даже аномальна». Даровать «людям равенство прав есть не что иное, как выдавать сильному разрешение на угнетение слабых… [ибо] капитал осуществляет более универсальное принуждение свободных тружеников, чем хозяева — своих рабов, ибо свободные труженики должны постоянно работать либо голодать, в то время как рабов поддерживают вне зависимости от того, работают они или нет… [Поэтому] мы, рабовладельцы, говорим вам, что вы должны вернуться к домашнему рабству — старейшей, наилучшей и наиболее привычной форме социализма… естественной и нормальной среде для всех трудящихся, белых или черных» [403] .

Теория Фицхью несколько выбивалась из основной шеренги доводов защитников рабства, которые проводили четкое различие между свободными белыми и чернокожими рабами, признавая бесконечное превосходство первых на основании цвета их кожи. Хотя взгляды Фицхью были эксцентричными, они не были уникальными. Некоторые сторонники рабства проводили различие между свободными земледельцами Юга и рабочими или фермерами Севера. Южане обладали превосходством, потому что жили в рабовладельческом обществе. Янки же, вполне возможно, годились лишь на то, чтобы быть рабами. Чтобы подкрепить этот тезис, южане изобрели генеалогическое древо, где янки представали потомками средневековых англосаксов, а южане — потомками их завоевателей-норманнов. Такая разная кровь текла в жилах пуритан, поселившихся в Новой Англии, и «кавалеров», колонизовавших Виргинию. «Народ Юга, — сделала вывод Southern Literary Messenger, — происходит от элиты… известной как „кавалеры“… прямые потомки норманнских баронов Вильгельма Завоевателя, от элиты, отличающейся с древнейших времен своим воинственным и бесстрашным характером, и во все времена — мужеством, благородством, честью, добротой и образованностью» [404] . Поэтому, если дело дойдет до битвы, один южанин-норманн, без сомнения, одолеет с десяток подлых саксов-янки.

Было ли или не было превосходство южан результатом «различия рас народов Севера и Юга», как это полагала Southern Literary Messenger, в любом случае столь превозносимые добродетели общества свободных тружеников являются ложью. «Величайшим злом северного свободного общества, — настаивала одна южнокаролинская газета, — является то, что оно обременено холопским классом мастеровых и рабочих, неспособных участвовать в самоуправлении, однако облеченных правами и полномочиями граждан» [405] . А газета из Джорджии была еще более выразительна, демонстрируя свое отвращение: «Свободное общество! Нас тошнит от этого названия! Это всего лишь скопище засаленных мастеровых, грязных механиков, мелких фермеров и помешавшихся философов!.. Тот господствующий класс, который можно встретить [на Севере], — это работники мастерских, пытающиеся освоить хорошие манеры, и копошащиеся в земле мелкие фермеры, которых недостойно поставить наравне даже со слугами джентльмена с Юга» [406] .

Северная пресса заметила и перепечатала эти статьи. По всему было видно, что янки не оценили социологические изыски южан. Иногда ответ был благодушным, о чем, например, свидетельствовал лозунг во время одного из раундов дебатов Линкольна и Дугласа: «МЕЛКИЕ ФЕРМЕРЫ, НИЗЫ ОБЩЕСТВА И ЗАСАЛЕННЫЕ МАСТЕРОВЫЕ ЗА АВРААМА ЛИНКОЛЬНА». Порой реакция была гораздо более раздраженной и даже непригодной для печати. Без сомнения, некоторые солдаты, несколько лет спустя проходившие по Джорджии и Южной Каролине в составе армии Шермана, знали, какими эпитетами их награждали на Юге.