В этот момент я понял Персея. Не как историю, а как человека. Удача, граничащая с дерзостью. Хитрость, побеждающая грубую силу. Умение использовать дары, а не полагаться только на свои мускулы. И вера в помощь богов, даже, когда они молчат. Я слился с этим мифическим героем, позволил ему заполнить трещины моей испуганной души.

Когда я открыл глаза… на месте Кацураги стоял уже другой человек. Легкие доспехи, гибкие, бронзовые птериги (нашивные кожаные полосы с бронзовыми чешуйками) защищали торс и бедра. На плечах наплечники в виде голов грифонов. Ничего лишнего, только скорость и свобода движения.

Шлем Аида на голове: гладкий бронзовый шлем коринфского стиля, но без прорезей для глаз. Лицо скрывала абсолютная, сжимающая пространство тьма. Лишь сверху красовался высокий, алый конский гребень, трепетавший, как пламя.

В правой руке у меня была зажата харпа, серповидный меч Гермеса, отлитый из божественного адаманта. Его лезвие светилось холодным, лунным сиянием. В левой руке был зажат легкий, круглый щит Афины, отполированный до зеркального совершенства. В нем отражался весь грот, искаженный и зловещий.

Крылатые Сандалии Таларии на ногах, золотые сандалии с живыми, трепещущими крыльями на пятках. Они рвались ввысь, едва касаясь камня.

Завершала образ Персея обычная с виду кожаная сумка, закинутая через плечо. Вот только она вибрировала с тихим, настойчивым гудением. Внутри покоилась голова Медузы. И кровь ее создателя отзывалась в чешуе Василиска. Два мифа, связанные узами рождения и смерти, резонировали в унисон.

Василиск, только что готовый нырнуть за Ханой, замер. Его гигантская голова медленно повернулась ко мне. Мертвенно-желтые глаза сузились, почуяв нечто новое. Не просто добычу. Нечто… знакомое. Опасное. Сумка на моем бедре затряслась еще сильней.

Персей (ибо это был уже он) окинул взглядом каменную площадку, черную воду, руины. На его лице, скрытом тьмой шлема, должна была быть улыбка. Голос, который прозвучал, был молодым, звонким, полным странной радости и… легкой грусти:

— Приятно порой вернуться в мир живых, — его слова прозвучали мелодично, как стихи. — Но, признаться, в юности я был неаккуратен. Разбросал… проблемы, — он взглянул на сумку, затем на Василиска. — Пришло время выполоть один особенно живучий сорняк.

Крылышки на сандалиях взметнулись. Небольшие, но могучие. Воздух завихрился. И Персей оторвался от камня, взмыв в сырой воздух пещеры на высоту пяти метров над головой чудовища. Легко, словно пушинка. Он поднял серповидный клинок, поймав отражение мертвенно-желтого глаза Василиска в зеркале щита.

— Ну что, змей? — голос Персея звенел вызовом. — Пора напомнить тебе, от чьей крови ты ведешь род! Легенды не умирают. Даже если смертны те, кто их носит!

***

Холодная, черная вода обожгла кожу, как удар плетью. Хана отчаянно забилась, выныривая, выплевывая мерзкую, пахнущую тиной жижу. Ей было не столько больно, сколько обидно и унизительно. Ланселота отбросили, словно назойливого щенка! Ярость, горячая и благородная, вскипела у нее в груди. Голос Паладина в ее сознании ревел, требовал немедленно облачиться в латы, вернуться на поле боя и пронзить проклятого змея сталью, доказать мощь честной рыцарской доблести! Но Хана, сквозь гнев, с испугом подумала, что Кацураги остался там, наверху, один. Беззащитный. Айко могла не успеть… ему помочь.

— Заткнись! — мысленно рявкнула она на Ланселота. — Учитель важнее твоей гордости!

Она подавила позыв маски, растворив латы в серебристом мерцании до того, как они успели материализоваться. Риск был огромен, без доспехов она была куском мяса для монстра, но доспехи тянули девушку ко дну. А ей нужно было быстро вернуться. Защитить Кацураги.

Отчаянно заработав руками и ногами, она устремилась к каменному подножию малой пирамиды. Ее единственный глаз выискивал щели, выступы. Вот! Цепляясь за скользкий камень, она стала карабкаться вверх, игнорируя крики мышц. Где он? Где ее ничего не умеющий, вечно ворчливый, учитель?

Голова Ханы показалась над краем каменного уступа. Она жадно вглядывалась в центр площадки, ожидая увидеть знакомую фигуру в мокром плаще, прижимающуюся к камню…, но его не было видно, а вместо этого в небе, над самой макушкой чудовищной змеиной головы, парил… человек? Мускулистый парень в каких-то античных доспехах и шлеме с красным гребнем, скрывающем лицо во тьме. В одной руке сияющий серп, а в другой зеркальный щит. Крылья на его сандалиях трепетали, удерживая его в воздухе. Он лихо уворачивался от яростных выпадов Василиска, его серп оставлял на казавшейся неуязвимой чешуе глубокие, дымящиеся порезы!