Крепкий седой мужик вошел в мой шатер и замер, ловя ртом воздух. Такого он не ожидал точно. Нечасто увидишь стол, застеленный пурпурной скатертью, и стоящие на том столе блюда, кубки и кувшины из чистого золота. Я прихватил с собой небольшой запас посуды, да еще и в Китионе взяли немало. Так что стол ломился в прямом смысле этого слова, а я невозмутимо ел жареную козлятину и запивал ее вином.

— Ты садись, Ктесипп, — радушно махнул я рукой. — Извини, хлеб преломить тебе не предлагаю, потому что мира у меня с тобой все равно не будет.

— Да… ды… — промычал тот нечто невразумительное, будучи не в силах оторвать глаз от немыслимого богатства, стоявшего перед ним. — А чего так?

— Я Кипр под свою руку беру, а ты мне мешаешь, — пояснил я. — Мне видение было у храма Поседао. Великий бог велел мне народы всех островов объединить и мир им принести. Я этому богу храм построил, вот он мне милость свою и даровал.

— У нас тут тоже храм есть, — прокашлялся Ктесипп. — Великой Матери.

— Ну и как? — вежливо поинтересовался я, сыто рыгая и заливая мясо потоком вина. — Помогла она тебе?

Царь засопел, заерзал, а потом выпалил.

— Да чего тебе надо-то?

— Мне Пафос нужен, — поставил я на стол кубок. — Целый. С купцами и мастерами. А ты не нужен. Ни целый, ни по частям. Улавливаешь, к чему я клоню?

— Убьешь меня, как остальных басилеев? — криво усмехнулся тот. — Ты же клятву давал, что не тронешь.

— Пока у нас переговоры идут, не трону, — кивнул я. — А как только ты в ворота города зайдешь, клятве конец. Ты снова мне враг. Город возьму и вырежу вас всех до последнего человека. Или посижу тут еще месяц, пока вы за стеной с голоду не передохнете.

— Я так понимаю, выкуп тебе предлагать смысла нет, — уловил Ктесипп мой недвусмысленный намек с посудой.

— Нет, — покачал я головой. — Я волю Морского бога исполняю. Что мне твое золото. У меня его и так полно.

— А если я под твою руку попрошусь? — бросил он как бы небрежно. — Буду дань медью платить. Я против тебя не пойду, и войско дам, как только прикажешь. Неужто не уживемся так-то? Остров большой.

— Мне на Кипре другие цари без надобности, — покачал я головой. — Он не так уж и велик. Ты, Ктесипп, басилеем был и слугой не станешь. А раз так, то ты для меня опасен. И ты, и близкие твои.

— Вот же… — Ктесипп совершенно растерялся. Аргументы у него закончились, и к подобному разговору он готов не был. — И что нам делать теперь?

— Город сдай, и останешься жить, — ответил ему я. — Забери все свое добро, жену, детей, и уходи. Я не стал твои корабли жечь. Вот они стоят.

— И куда же я пойду? — невесело усмехнулся Ктесипп. — У меня другой земли нет.

— Как куда? — не на шутку удивился я. — В Египет, конечно. Великий царь на поселение морской народ зовет. Землю дает за Пер-Амоном и жалование зерном. А взамен они будут восточную границу охранять. Ты что, не знал?

— Правда? — жадно уставился на меня Ктесипп.

— Клянусь богом Поседао, которого почитаю, — приложил я руку к сердцу. — Иди прямо в Амурру. Там все собираются. У царя Алкимаха и проводник есть. Он к нужному месту доставит. Сам в Египет не суйся, одного тебя корабли фараона утопят. Подумают, что ты в набег пришел.

— Сдам город, — решительно кивнул царь. — И воинов уведу. Если поклянешься, что позволишь мое добро забрать и не тронешь никого.

— Клянусь! — махнул я рукой. — Садись поближе и сам себе наливай. Мы же теперь друзья. А добро твое мне ни к чему, сам ведь видишь… Медь только оставь. Мне воинам платить надо.

1 Шарданами называли наемников-иностранцев. Это название народа, скорее всего сардинцев, который после неудачного нападения на Египет первым из «народов моря» был нанят на службу при фараоне Мернептахе.

В то же самое время. Второй год правления великого царя Мардук-апла-Иддина. Месяц Симану. Сиппар. Вавилонское царство.

Цилли-Амат, дочь почтенного купца и жена купца не менее почтенного пребывала в скверном расположении духа и имела для этого все основания. Весь свой изворотливый ум она направила на то, чтобы придумать, как бы ей половчей развести с первой женой своего непутевого муженька, по возможности простив кредиторам все его долги. Но как ни старалась она, день и ночь читая мудреные таблицы с законами Хаммурапи, величайшего из царей, ничего-то у нее не выходило.

Муж ей дан Богиней, это она нутром чуяла, да и нравился он ей. Была у него нужная хватка и обширный кругозор, неизвестный большинству олухов, не поднимавших зада в своих лавках даже для того, чтобы показать покупателю товар. Ее Кулли не таков. Цилли впервые в жизни родственную душу нашла, а уж то, что он за нее отступное выплатил до последнего сикля, было ей чисто по-женски приятно. Она дама зрелая, в девках засидевшаяся, а потому насчет собственной неотразимости не заблуждалась ничуть. И если человек ради нее решил со своим серебром расстаться, значит, он и впрямь богами ей дан. А раз так, то она биться за него будет, используя самое свое страшное оружие — острый ум. Тут Цилли насчет себя тоже ничуть не заблуждалась, оценивая собственные достоинства вполне трезво. Она была весьма умна.