— Вклад французских товарищей в отсутствие личной жизни, блин, — пробормотал он сквозь зубы.

Они свернули с тропинки. Там, в тени деревьев, под сенью гудящих от вечерней прохлады крон, стояла старая, чуть покосившаяся лавочка. Лёха окончательно стянул «гармошку» с плеча, опустил её на землю и дал волю рукам.

— Ты очень симпатичный, — смеясь, сказала темноглазая красотка, старательно вытаскивая Лёхины руки и округлостей своего тела — но я же не могу первом свидании!

— Почему? — совершенно искренне удивился Лёха.

«У предыдущих представительниц прекрасного пола таких трудностей как-то не возникало!» — мелькнуло в голове. — Критические дни, что ли… — добавила сомнений вредительская мысль.

Лёха взгромоздил аккордеон в чехле прямо на лавочку, притормозил на миг, потом, с полушутливым поклоном, усадил на него испанку. Она задорно смеялась, уселась, поёрзав попкой, ловко поправив подол платья. Он встал перед ней на шаг ближе, провёл ладонями по её коленям, потом — чуть выше, и ещё выше, ощущая, как её кожа теплеет.

Она подняла на него глаза.

Их дыхание смешалось.

— А это второе свидание. Первое было там, в ангаре, — прошептал на ухо прекрасной испанке наш мачо.

Середина сентября 1937 года. Стоянка истребителей аэродрома Лос-Альказарес.

Ранним утром следующего дня, не успев позавтракать, Лёха появился у своего истребителя, сияя как начищенный самовар на деревенской свадьбе. Выбритые до синевы щеки лоснились на рассветном солнце, глаза нашего героя сверкали и начальство бы могло подумать, что он всю ночь готовился к полёту, если бы не предательски выползавший из-под воротника шикарный лиловый засос на шее ловеласа… Насвистывая что-то бодро-идиотское, он пихнул носком сапога ближайший чехол, под которым мирно сопел Васюк. Тот вздрогнул, пробормотал нечто нечленораздельное и с явным сожалением приоткрыл один глаз.

— Подъём, герой Арагона, — весело сказал Лёха, — погнали к северным широтам. Там нас, говорят, ждут арагонки с песнями и противниками.

Пока Васюк тёр лицо ладонями и медленно распутывался из под чехла, Лёха уже принимал бодрый доклад от техника. Машины были проверены, масло долито, моторы с вечера обернули брезентом — ночью слегка моросило. На фюзеляже аккуратно белели новые номер идентификации, а за спинкой сиденья у Лёхи был припрятан брезентовый мешок с продовольственным пайком и запасным комбинезоном — на всякий случай.

Первым этапом перебазирования морской пары значился аэродром в Валенсии. Он находился как раз в пределах двухсот с небольшим километров от Картахены. Лёху особенно грели воспоминания о тамошней столовой и обеде. В республиканской Испании становилось голодно, продукты дорожали с фантастической скоростью и часто их было просто не достать, так что вопросы пропитания наш герой отказывался пускать на самотек. Да и нормальная заправка тоже была необходима. Оттуда уже планировалось идти уже в саму Лериду.

— Ну что, — крикнул Лёха через крыло, когда Васюк, протёр очки и залез в кабину. — Начинаем наше Великое Перемещение в Пространстве и Времени. Серия лягушачьих прыжков через испанские буераки объявляется открытой!

Моторы один за другим загрохотали, заклубился выхлоп, и вскоре оба истребителя, тронувшись почти одновременно, начали плавный разбег по травяной полосе аэродрома Лос-Альказарес.

Середина сентября 1937 года. Аэродром Альфес, пригород города Лерида.

После вчерашнего вылета организм всё ещё требовал чего-нибудь горячего, крепкого и желательно с настойкой на самогоне. Или лучше просто самогона, настоянного на любой табуретке — лишь бы окончательно согреться.

Врага в небе обнаружить не удалось.

На рассвете прошлого дня они с Васюком поднялись в небо — задание было простое: осмотр позиций и проверка активности противника на фронте. Ничего особенного, если бы не высота. Лёха, в своём энтузиазме поймать наглого разведчика и по наущению командования, решил попробовать подняться на максимальную высоту. Заодно и видно будет всё, как на ладони.

Они нацепили кислородные маски с длинными шлангами, болтающимися у груди, отрегулировали подачу кислорода и пошли в набор. Hispano-Suiza урчал уверенно, словно хищный кот, пожирающий молоко литрами, и тянул самолёт вверх с упрямым постоянством. Две… три… тысячи. После трёх километров высоты температура ушла в минус, и панель приборов стала покрываться изморозью.

Он обеднил смесь — осторожно, шаг за шагом, пока двигатель ещё тянул. Воздух был уже слишком разреженным, и обычная дозировка переливала карбюраторы.