— Капищи?.. Капут, что ли?.. — удивлённо переспросил Лёха.

— Ниихт капут, карищи, как «понимаешь»! — буркнул баварец.

— Ага, ага… Ну как скажешь, — проворчал Лёха. Надо Браунинг вычистить на всякий случай, — подумал наш герой.

— Derecha, luego links, und dann zack-zack durch el bosque, — оживлённо добавил австриец, тыкая пальцем куда-то в сторону.

— Ага, ясно. Сначала направо, потом налево, потом «цак-цак» через лес. Ну ох***енно как понятно, — пробормотал Лёха.

— Rapido, pero silent, ?si? Kein Gerausch, kein ruido, — сказал Густав, сложив палец к губам. (Быстро, но тихо, да? Ни звука, ни шума.)

— Да бл**ть, я понял. Молча крадёмся через самую жопу фашистского сектора, — кивнул офигевший от яркого интернационализма Лёха. — Да, тяжело в деревне без баяна…

В это время комиссар подошёл ближе, вытащил из-за пояса карту, потрёпанную и испачканную, развернул её прямо на ящике и ткнул пальцем в какой-то изгиб линии фронта. Он заговорил громко, с нажимом, и при этом выдавал такую лихую смесь языков, что Лёха аж подивился, поняв отдельные слова — да и те с трудом:

— Hor zu, Kamerad!(Слушай, товарищ!) — начал он, сверля Лёху взглядом. — Dein Flugzeug ist sicher, ja? Ich habe gestellt ein Mann mit Gewehr! Tranquilo. !Todo esta vigilado!(Твой самолёт в безопасности, да? Я поставил человека. Спокойно. Всё под охраной!)

Он обернулся, крикнул кому-то:

— Pedro! Dime cuando vienen los tanquistas rusos.(Педро! Скажи, когда придут русские танкисты.)

Тот что-то крикнул в ответ, но Ганс не стал слушать, повернулся снова к Лёхе:

— Ubermorgen! Panzer kommen! Russkiy tanki, muy fuerte. Haben LKW. Vielleicht helfen… но ты, amigo, besser selbst buscar un coche! Capisci?

(Послезавтра! Танки приедут! Русские танки — очень мощные. У них есть грузовик. Но ты, дружище, лучше сам найди машину! Понял?)

Лёха пытался уловить хоть какой-то порядок в этом словесном шквале. Что-то про танкистов, машина нужна, сам ищи, сам вези… Понял, как всегда, через раз.

— Ага… Claro, capisci(Ясно, понял), — пробормотал он. — Всё понял. Только вот не понял — что понял. — кивнул Лёха, поправляя шлемофон. — Было бы смешно, если бы не было так похоже на правду.

— Натюрлих! Хер Комиссар! — отсалютовал в ответ он.

Началась суета. Лёху сначала пихнули к Хуану, но затем, пока Хуан о чём-то экспрессивно спорил с Густавом, его передали уже Густаву, потом обе стороны стойко отпихивали его обратно. Почувствовав себя мячиком для пинг-понга, Лёха рявкнул им всё, что у него накипело, по-русски и с выражением.

В итоге, после нескольких минут ругани, маханий руками и пары почти начавшихся скандалов, Лёха снова оказался в команде с Густавом, обреченно махнувшим рукой, и парой странных типов: тощий и мелкий австриец с едва заметными усиками и здоровенный баварец с лицом мясника, буквально сошедший с иллюстраций фильма «Резня бензопилой».

— Ты точно не хочешь хряпнуть перед дорогой? Там, говорят, дубак будет… — шепнул австриец, косясь в сторону леса.

— Нет, спасибо, — коротко ответил Лёха, хотя сама мысль показалась ему очень интересной.

— Ну, и упрямый ты идиот! — буркнул тот, почесал нос и наклонился ближе. — Кусачки есть? — спросил почти шёпотом, глядя куда-то поверх головы.

Лёха вяло кивнул. Он не очень понял, о чём речь, но кивать было проще, чем переспрашивать.

— Хабен! Хабен! — сказал он уверенно. Хотя какие ещё кусачки? И главное — зачем в тылу кусачки?

Лёха поправил шлемофон, вздохнул, посмотрел на небо и буркнул:

— Ну, Лёха… немецкий интернационал в действии! Опять тебя вписали в какой-то блудняк, не спросив.

Поправив шлемофон, проверив верный Браунинг и подвесив на ремень флягу с чем-то приятно жидким и здоровенный подсумок с гранатами, ловко выменянные на парашют, наш товарищ отправился с бюргерами в темнеющий лес.

Ровно в сторону фашистских позиций…

Глава 16

Хундарт километр гехрюхен

Начало октября 1937 года. Где в полях под Бельчите, окрестности Сарагоссы.

Всё было спокойно. Подозрительно спокойно. Поля дремали в ночной тишине, будто вымерли. Ни выстрелов, ни голосов. Лишь изредка, где-то далеко-далеко, хриплая франкистская гаубица лениво выплёвывала снаряд в глубь республиканского тыла — словно напоминая, что война всё ещё идёт, но без лишней спешки.

Лёха шёл третьим в колонне, стараясь не потерять из виду щуплую тень впереди — Моцарта. Тот постоянно таскал с собой губную гармошку и временами выдавал на ней такие переливы, что у окружающих начинался нервный тик. На прозвище тот не обижался, наоборот — щерился, как довольный лис, и при случае всё равно дудел своё. Иногда, когда Моцарт вдруг замирал, Лёха, не успев вовремя притормозить, въезжал ему в спину — на что австриец шипел проклятья себе под нос на смеси немецкого и чего-то.