Из-за угла траншеи появился некто в кожанке, гарцующий вприпрыжку по направлению к выкопанным удобствам. Он направился к ближайшей точке, замер на несколько секунд, облегченно что то произнёс и стал поливать со священным сосредоточением. Закончив процесс, кожаный развернулся, сделал пару шагов, закурил и поинтересовался в пустоту:

— Где, мать его, часовой?! — раздражённо буркнул он по-немецки, окинув взглядом пустую траншею.

— О как! По-нашему, — мысленно удивился Шмухель и кивнул Шварцу.

Фельдфебель, демонстрируя чудеса грации, не свойственной туше с кулаками такого размера, метнулся к кожаному и смачно приложил его с размаха по голове кулаком.

— Ты что творишь, идиот! — прошипел Шмухель, наблюдая, как комиссар с тихим «Хррр!» складывается пополам. — У него сейчас позвоночник в трусы высыпался! Я кого допрашивать буду!

И тут — конечно, как же без этого! — из-за угла, зевая и куря, появилась морда часового.

Реакции испанского нарушителя дисциплины позавидовал бы ловец змей. Миг он смотрел на заваленного комиссара, на гиганта с кулаками, на Шмухеля… и не стал разбираться. Вопя не своим голосом «АЛАРМААА!», он испарился в темноте с такой скоростью, что пули не успели за ним.

Из глубины траншеи щёлкнул затвор и раздался первый выстрел — БАХ! Потом ещё — БАХ! А потом — трижды БАХ! Мир вокруг моментально перешёл от состояния сонной неподвижности к истерике, полной шума и веселья.

— Шайзе! — взвыл Шмухель, думая, что теперь он до конца жизни будет ненавидеть слово «сортир». — Уходим! Они проснулись!

— А я говорил, что опять будет одно дерьмо! — заорал Шайзенигер, перелетая через бруствер и в душе мечтая родиться заново и стать как просила бабушка — бухгалтером.

Шварц, не теряя времени, закинул кожаного на плечо, как мешок с картошкой, в один прыжок миновал бруствер и помчался прочь от республиканских позиций — в сторону здравого смысла.

Начало октября 1937 года. Где в полях под Бельчите, окрестности Сарагоссы.

Они снова куда-то поползли. В какой-то момент наш герой случайно заметил, что его товарищи где-то потерялись. Лёха лёг и уставился в темноту, размышляя над тем странным поворотом, в который их завело это ночное блуждание. Звать остальных он не решался — слишком уж близко находилась вражеская линия, и каждый звук мог обернуться бедой. Это было отвратительно. Но что поделать — придётся брать пленного в одиночку!

Он допил остаток из фляги. Жидкости оказалось подозрительно много. Пахло спиртом, но в затуманенный мозг пришло сравнение со вкусом ослиной мочи. Однако жажду напиток утолял отлично — и на том спасибо. Лёха остался разочарован внезапно опустевшей ёмкостью. Он потряс фляжку, пытаясь добыть ещё хоть немного.

Внутри него стало разгораться тепло, будто кто-то тихонько поджёг внутренности. Он снял шлем, потрогал лоб, нахмурился, надел обратно и снова пополз. Вперёд. Как он себе этот «вперёд» представлял.

Сквозь рваный проход в проволоке он медленно протиснулся на другую сторону и подполз к брустверу, выложенному из мешков с песком. Оттуда, с той стороны, доносились приглушённые голоса и шаги по деревянному настилу.

Лёха замер. Несколько секунд — или минут — он просто лежал, прислушиваясь, пытаясь различить шумы. Наконец, решившись, он осторожно приподнялся и выглянул из-за бруствера.

Траншея, к которой он подполз, была почти такой же глубины, как и те, что копали республиканские ребята под Бельчите — может, чуть поуже, зато она была шикарно обложена мешками с песком. Узкий, выдолбленный в глине ход, пахнущий потом, металлом и мокрыми тряпками. Лёха поднял голову — и тут увидел, как кто-то неспешно вышагивает из-за поворота.

На фигуре не было каски — только мятая кепка, как у почтальона. Оружия он не разглядел, но в такие моменты проверять особо некогда. Лёха крепче сжал «Браунинг», наклонился — и, не раздумывая, со всего размаху врезал рукояткой пистолета по затылку вояки. Сухой и глухой удар раздался в темноте ночи, будто по бревну с силой ударили палкой. Тень осела вниз с грацией мешка с картошкой, не проронив ни слова. Только ботинки дрыгнулись в коротком полёте.

— Гуте Нахт! Спокойной ночи, нах… — пробормотал Лёха и, не теряя ни секунды, перекатился через бруствер.

Глиняная стенка траншеи обвалилась под его тяжестью, пыль ударила в нос, в глаза, и Лёха съехал на заднице прямо на лежащие внизу тело. Несколько мгновений и впереди снова послышались шаги. Лёха пригнулся. Стрелять не хотелось.

— Хосе! Хорош ср**ть в нашей траншее! — громко раздался возглас и ботинки затопали по настилу, неумолимо приближаясь.

Советский пилот судорожно обшаривал валяющееся тут же тело. Руки сами нащупали небольшую лопатку. Такую знакомую ещё со службы в Советской Армии — малую сапёрную лопатку! Эта была чуть больше и тяжелее знакомых ему и, к тому же, нихрена не наточена!