Лес закончился внезапно. Впереди открывалось поле — чёрное, тёмное и на вид ровное. Ведущий пригнулся, остальные тоже присели, и пошли полуприседом, крадучись. Лёха, не видя смысла в этом театре, только хмыкнул про себя. Хотя… могут и простреливать. Тут, на испанской земле, линии фронта были настолько условны, что иногда казалось — и свои могут шарахнуть. Для профилактики.

И тут вдруг небо вспорола ракета, таща за собой длинный мерцающий хвост. Холодный белый свет разрезал тьму, словно кто-то резко включил свет в кинотеатре, застав врасплох занятых всякой интересной ерундой зрителей. На секунду всё стало видно — как днём. В пятидесяти метрах впереди что-то с грохотом рвануло. Земля дрогнула.

Группа мгновенно рухнула на землю. Лёха, падая, больно треснулся коленом о какой-то корень или камень, зашипел, стиснул зубы. Подняв голову, увидел, как вся колонна распласталась в разные стороны, прилипнув к почве, будто тёмные холмы.

Минут пятнадцать они куда-то ползли. Земля была сухой, жёсткой, колючки цеплялись за комбинезон, да ещё Лёха пару раз получил по зубам сапогом Моцарта. Ползущий впереди Густав вдруг пропал. За ним исчез и Моцарт. Лёха прополз ещё несколько метров — и внезапно съехал мордой вперёд в большую и глубокую воронку. Следом на него съехал и сел, вжал в грунт упитанный баварец.

Вторая ракета взметнулась в небо. Лёха поднял глаза — и замер.

Прямо перед ним, из песка на дне воронки, торчала часть черепа. Человеческого. Отполированный непогодой он сверкал теменной частью и казалось улыбался советскому пилоту, будто здоровался.

Роло, тот самый баварец с лицом мясника, усмехнулся и дурашливо шепнул на ухо Лёхе:

— Гуттэн Моргэн. Ви гейтс?(Доброе утро. Как поживаете?) — с оттенком кладбищенского юмора.

Лёху передёрнуло. Хорошо, что он не ел с вылета из Лериды — желудок просто свело в спазме. Нет, он видел жмуров. Даже активно участвовал в их появлении. Но тут, в ночной тишине, в тёмной воронке, с рукой, словно специально приготовленной для рукопожатия — ему было не по себе.

Немцы устроились на краю воронки, развалившись будто на пикнике, только без скатерти и с полузасыпаным черепом. Моцарт первым делом достал фляжку. Помолчав, передал её по кругу. Роло, баварец, глотнул, причмокнул и усмехнулся. За ним сделал глоток Густав.

Лёха, наблюдая за этим ритуалом, чуть помедлил, потом достал и свою флягу. Пить хотелось жутко, во рту пересохло. Он сделал осторожный глоток — и тут же поперхнулся. Горло обожгло так, что глаза полезли на лоб.

— Ого! Что же это я так выменял-то?.. — только и смог прошептать он, прижимая флягу к груди. — Не иначе, какой-то самогон из адских табуреток.

Они уже собирались перелезать на другую сторону воронки, как вдруг воздух прошила очередь. Пулемёт простучал коротко, жёстко и методично. Пули прошли по земле, словно стая разъярённых ос — злых, режущих воздух с шипением.

Когда стрельба стихла, они молча продолжили путь.

— Хрена себе у них тут тыл… — прошептал Лёха, пригнувшись. И добавил про себя: «Пора заканчивать с этим экстремальным туризмом.»

Осветительных ракет больше не было, и они некоторое время ползли в полной темноте. Где-то через четверть часа Лёха окончательно потерялся и начал злиться на немцев. Свалившись в новую воронку, Лёха подполз к Густаву и, собрав свои познания в немецком, прошипел:

— Нах хаузе зу гейн? Вир гейн рихтих?(Идти домой? Мы идём правильно?)

Немцы радостно заржали в ответ.

— Я-я! Нах Хаузе! — смеясь отозвался Густав. (Да, да, домой!)

Это в какую же это «хаузе» сторону… — озадачился Лёха.

— Блёда крииг, — сказал Роло, повернувшись на бок. — Их бин шон хундарт километр гехрюхен. Майне айа тун вэ.(Глупая война. Я уже сто километров прополз. Яйца болят.)

«Конечно, захрюкаешь тут. Все сто километров так и будешь хрюкать. И яйца точно отвалятся на раз,» — мысленно согласился с «мясником» Лёха.

Моцарт тихо хихикнул в кулак.

— Вохин ецт? — спросил Моцарт и достал компас. (Куда теперь?)

«Бл**ь, я с этими орлами точно в какой-нибудь во Хер попаду,»* — уже икалась эта история попаданцу.

Немцы снова достали фляжки и пустили по кругу. Раздался булькающий звук.

— Вас ист дас? — поинтересовался Лёха. — Этот булькающий звук.(Что это?)

— Дас ист вассер! Глюкерн, геноссе. Зеа штарк, — заржал Моцарт в ответ. — (Это вода, товарищ. Буль-бульк. Очень крепкая.)

Немцы снова заржали. Ща точно наклюкаются, — решил Лёха. Он пожалел, что не проверил свою фляжку перед выходом, но пить хотелось зверски.

Лёха потянулся к своей фляге и с осторожностью, чтобы не поднимать локоть слишком высоко, вынул пробку, запрокинул флягу и сделал глоток. Во рту пыхнуло огнём. Он переждал мгновение, рыгнул, как Змей Горыныч, и сделал новый маленький глоточек ещё раз. Стало совсем прохладно, и он решил, что немного взбодриться не помешает. А потом сделал ещё один маленький глоточек.