Для федералистов победа республиканцев в 1800 году была обескураживающей. Их беспокоила не только потеря президентства и Конгресса; их пугало то, что избрание Джефферсона представляло собой в социальном и культурном плане. Поскольку «деградация нашей нации, разложение общественного сознания и нравственности отдельных людей постоянно усиливаются», федералистам, таким как Кристофер Гор из Массачусетса, казалось, что Америке, которую они представляли себе, приходит конец. [755] Поскольку федералисты считали себя не партией, а скорее прирожденными лидерами, обладающими высокими социальными и культурными достоинствами, они поначалу не думали о соперничестве с республиканцами как одна партия против другой. Вместо этого это была «война принципов, … соревнование между тиранией якобинизма, который сбивает с толку и нивелирует все, и мягким правлением рациональной свободы». [756]

Мир федералистов кардинально менялся, и они были вполне объяснимо встревожены. Казалось, вульгарность распространяется повсюду, а бразды правления, по их мнению, взяли в свои руки бунтари, демагоги и якобинцы. «Мы скатываемся в трясину демократии, которая загрязняет нравы граждан, прежде чем поглотить их свободы», — писал глубоко пессимистичный Фишер Эймс. [757]

Не все федералисты были так подавлены, как Эймс, но большинство из них были в замешательстве и не знали, что делать. Они не могли понять, как столько необразованных и неграмотных людей получают выборные должности за счет людей талантливых и образованных. [758] Они пробовали сатиру и насмешки, как это делал Ной Уэбстер, высмеивая среднего рода политиков, стремящихся к должности: «Я буду бегать по улицам, — заявлял его герой, — брать каждого за руку, крепко сжимать её и выглядеть милым». Но такие насмешки не возымели никакого эффекта. По словам Уэбстера, наибольшую социальную тревогу вызывал новый стиль народной агитации, который мог сделать из «господина ничтожества» «человека». [759]

Будучи наследниками республиканской революции, которая в некотором смысле была направлена на то, чтобы сделать из никем не называемых людей, федералисты были в замешательстве. Поскольку они верили, что народ должен быть источником власти, им было трудно противостоять усилиям республиканцев, стремившихся сделать как можно больше должностей выборными. Как сетовал федералист из Огайо, противодействие выборам будет использовано «нашими врагами как доказательство посягательства на привилегии народа». [760] Не имея реальной альтернативы народному волеизъявлению, федералисты неизбежно сдали национальную правящую власть в 1801 году без боя — и именно их готовность сдаться сделала исторический переход таким мирным. Но они, конечно, не считали передачу власти от одной партии к другой нормальным явлением в современном смысле этого слова. Поскольку старые лидеры федералистов считали себя джентльменами, для которых политика не должна быть исключительной заботой или призванием, многие из них, включая Джона Джея, Джорджа Кэбота и Чарльза Котесуорта Пинкни, вторили Катону Джозефа Аддисона: «Когда порок преобладает, и нечестивые люди властвуют, / Почетный пост — это частная должность», и ушли в свои профессии и частную жизнь, чтобы ждать того, что, как они предполагали, вскоре станет отчаянным призывом народа к возвращению «мудрых и добрых» и «естественных правителей». [761]

Но народная реакция на революцию республиканцев не последовала. Многие состоятельные джентльмены, которые раньше, возможно, считали своим долгом участвовать в общественных делах, теперь оставались дома и советовали другим поступать так же, а не «разносить свой характер по многим графствам». Уже в 1797 году Гамильтон начал сомневаться в классическом императиве, согласно которому такие люди, как он, люди, не обладающие собственным богатством, обязаны занимать государственные должности. В Америке «материальное вознаграждение столь незначительно, что равносильно жертве для любого человека, который может с пользой использовать своё время в любой свободной профессии», — говорил он своему шотландскому дяде. «Возможность делать добро, из-за ревности к власти и духа фракции, слишком мала в любой должности, чтобы оправдать длительное продолжение частных жертв». С распространением подобных настроений наступал конец света. [762]

В 1803 году президент Йельского университета Тимоти Дуайт сказал своим выпускникам, чтобы они «никогда не рассчитывали ни на средства к существованию, ни на характер, ни на народное голосование, ни на назначение в правительство, ни на государственное жалованье, ни на официальные привилегии». [763] Но те, кто хотел сделать успешную политическую карьеру и был убежден, что федерализм никогда не вернётся, как Джон Куинси Адамс, сын бывшего президента, и Уильям Плюмер, сенатор, а затем губернатор Нью-Гэмпшира, в конце концов присоединились к республиканскому движению. Молодой Адамс ещё в 1802 году пришёл к выводу, что администрация Джефферсона «пользуется поддержкой гораздо более сильного большинства народа по всему Союзу, чем когда-либо пользовались прежние администрации». Федералистская система, по его словам, была «полностью и бесповоротно отброшена и отвергнута народным голосованием. Она никогда не сможет и не будет возрождена». [764]

Тем не менее, другие, такие как Роберт Гудлоу Харпер из Южной Каролины и Джеймс А. Байярд из Делавэра, придерживались своих федералистских принципов и своего статуса меньшинства в Конгрессе или в правительствах своих штатов. Другие, как Фишер Эймс, призывали своих коллег «закрепиться в правительствах штатов и попытаться сделать государственное правосудие и государственную власть прибежищем мудрых, добрых и богатых». [765] А другие, как Тимоти Пикеринг, государственный секретарь при Адамсе, и Роджер Грисволд, конгрессмен, а затем губернатор Коннектикута, мечтали о мести и разжигали сепаратистские заговоры в Новой Англии. Однако большинство вдумчивых федералистов понимали, что отделение северо-восточных штатов от франкофилов в остальной части страны не решит проблем Америки; ведь, как выразился Джордж Кэбот из Массачусетса, источник зла, поразившего Америку, в конечном итоге лежит не в южных штатах и не в революционной Франции, а «в политических теориях нашей страны и в нас самих». [766]

ОШЕЛОМЛЕННЫЕ ДЖЕФФЕРСОНОВСКИМ ЗАХВАТОМ, многие федералисты почувствовали, что им нужно менять свои взгляды. Их партии, по их словам, не хватало организации и газетной поддержки, которыми обладали республиканцы. А после смерти Вашингтона в декабре 1799 года у них, похоже, не стало лидера. «Федералисты едва ли заслуживают названия партии», — сетовал Фишер Эймс в 1800 году. «Их объединение — это рыхлая единица, сформированная случайно и расшатываемая каждой перспективой труда или опасности». [767] В то время как республиканцы были заняты составлением билетов и использованием всевозможных изобретательных методов для привлечения избирателей, дворяне-федералисты писали письма друг другу и адресовали свои политические памфлеты «значительным (не людям) гражданам». [768] У федералистов не было организованного процесса выдвижения кандидатов, и часто на один и тот же пост выдвигалось несколько кандидатов, которые конкурировали друг с другом, что позволяло республиканцам побеждать, не имея большинства голосов. Многие федералисты старой закалки просто качали головой и разводили руками по поводу успехов республиканцев на выборах. Но после избрания Джефферсона некоторые федералисты попытались действовать по-другому.

Выборы 1800 года оказали катарсическое воздействие на многих федералистов. Они сняли напряжение между политикой чести и политикой партии и подготовили почву для расширения демократической политики. С распространением народной политики многие федералисты, особенно молодые, неохотно пришли к выводу, что для того, чтобы вернуть власть, им придётся проглотить свою гордость и перенять некоторые методы предвыборной борьбы республиканцев. Многие теперь признали тот факт, что они действительно были партией — конечно, не корыстной фракцией, как республиканцы, но партией принципов. Начиная с Нью-Йорка в 1801 году, группы активистов-федералистов создавали в каждом штате сети собраний и комитетов, которые распространялись вплоть до населенных пунктов. Эти федералистские собрания и комитеты подбирали кандидатов, дисциплинировали членов партии и организовывали выборы, как это делали республиканцы.