Соглашение, достигнутое в Мюнхене и предусматривающее немедленное включение Судетской области в состав Германии, как гром среди ясного неба, прогремело по всему миру. На улицах Лондона огромные толпы приветствовали заявление Чемберлена о том, что Мюнхенское соглашение означает «мир в наше время». Напротив, на трибуне парламента Уинстон Черчилль назвал Мюнхенское соглашение «полным и безоговорочным поражением… Это только начало расплаты», — предупредил Черчилль. «Это только первый глоток, первое предвкушение горькой чаши, которая будет преподноситься нам год за годом, если… мы снова не восстанем и не встанем на защиту свободы, как в старые времена». [694] В Праге ошеломленные чехи смотрели на карты своего уменьшенного государства, лишённого несколькими росчерками пера богатой Судетской области. Они смотрели на это как беспомощные свидетели своего собственного национального уничтожения. В Берлине Гитлер чувствовал себя обманутым. Он стремился к войне, но вынужден был довольствоваться Судетской областью. В следующий раз его не удастся так легко подкупить.

В Вашингтоне Рузвельт сравнил британских и французских дипломатов, подписавших Мюнхенское соглашение, с Иудой Искариотом. Пока разворачивался чешский кризис, Рузвельт заваливал европейцев частными и публичными призывами к миру, а британскому послу давал туманные заверения об участии Америки в возможной блокаде Германии. Но на самом деле американский президент был бессильным зрителем в Мюнхене, слабым и лишённым ресурсов лидером безоружной, экономически раненной и дипломатически изолированной страны. Он и Америка ничего не значили на весах дипломатии — или даже хуже, чем ничего, если согласиться с мнением Идена и Черчилля о том, что более активное американское присутствие скрепило бы хребты европейских демократий. При всём моральном раздражении Рузвельта по поводу якобы безрассудного поведения Чемберлена, отрезвляющая правда заключалась в том, что, по словам историка Роберта Дивайна, «американская изоляция стала подручной европейского умиротворения». [695]

Тем не менее Мюнхенский кризис стал своего рода поворотным пунктом в американской внешней политике или, по крайней мере, в ощущении Франклином Рузвельтом неотложности роли Америки в мире. «В свете Мюнхена нам пришлось пересмотреть всю нашу программу готовности», — позже вспоминал Рузвельт. Три пункта имели наивысший приоритет. «Во-первых, сделать больший акцент на американской оси Север-Юг; во-вторых, пересмотреть закон о нейтралитете; в-третьих, использовать наше дипломатическое влияние, чтобы помешать агрессорам». [696]

Некоторые из этих целей оказались более легко достижимыми, чем другие. Делегация Соединенных Штатов на Конференции американских государств в декабре 1938 года убедила другие американские республики подписать Лимскую декларацию, обязуясь консультироваться в случае угрозы войны в любом уголке полушария. Декларация стала одним из первых ощутимых дипломатических результатов хваленой политики «доброго соседа» и представляла собой нерешительный шаг к солидарности в полушарии.

Пересмотр Закона о нейтралитете оказался более сложной задачей. В этот момент, после катастрофических выборов 1938 года, Рузвельт имел меньше влияния на Капитолийском холме, чем в конференц-зале в Лиме. Тем не менее, в своём послании «О положении дел в стране» от 4 января 1939 года Рузвельт открыл кампанию за пересмотр закона о нейтралитете. Теперь он взялся за дело, которое так долго откладывал: серьёзно просветить американский народ о надвигающейся международной угрозе. Тонко завуалированно ссылаясь на нацистские преследования евреев, Рузвельт начал своё обращение с предупреждения о том, что «штормы из-за рубежа бросают прямой вызов… религии… В делах людей наступает момент, когда они должны готовиться защищать не только свои дома, но и догматы веры и человечности, на которых основаны их церкви, их правительства и сама цивилизация. Защита религии, демократии и доброй воли между народами — это одна и та же борьба. Чтобы спасти одного, мы должны теперь решиться на спасение всех». «Мир стал маленьким, — сказал Рузвельт, — а оружие нападения таким быстрым, что ни одна нация не может быть в безопасности». Существует «множество методов, не требующих войны, — заявил президент, — которые могут защитить Америку и позволить Соединенным Штатам использовать своё влияние во благо». Первым среди этих методов был пересмотр статутов о нейтралитете. «Мы поняли, что, когда мы намеренно пытаемся законодательно закрепить нейтралитет, наши законы о нейтралитете могут действовать неравномерно и несправедливо — фактически оказывать помощь агрессору и отказывать в ней жертве, — сказал президент. — Мы не должны больше этого допускать». [697] Но не успел он начать уточнять, как именно он предлагает предотвратить это, как движение за пересмотр нейтралитета было сорвано.

Менее чем через три недели после обращения Рузвельта в южной Калифорнии разбился экспериментальный американский военный самолет. Из обломков самолета извлекли тяжело раненного французского офицера, что вызвало фурор в связи с предполагаемыми тайными президентскими соглашениями о продаже оружия в нарушение закона о нейтралитете. 31 января Рузвельт встретился с членами сенатского комитета по военным делам, чтобы унять шум. Да, сказал он, французы ведут переговоры о покупке американских военных самолетов, и они готовы платить наличными. Это выгодно американскому бизнесу и рабочим, совершенно законно и, кроме того, способствует укреплению демократии. Затем Рузвельт продолжил, взяв сенаторов под свою ответственность. Он откровенно рассказал о своей растущей убежденности в том, что Америка должна участвовать в делах Европы. «Как только одна нация станет доминировать в Европе, эта нация сможет обратиться к мировой сфере», — объяснил он. Народы на периферии Германии, и не в последнюю очередь Франция, находились в непосредственной опасности порабощения, о чём свидетельствовали примеры Австрии и Чехословакии. «Вот почему безопасность рейнской границы нас обязательно интересует», — сказал Рузвельт.

Несмотря на заверения в конфиденциальности, источник, которого Рузвельт назвал «каким-то олухом», сообщил прессе, что президент сказал, что «граница Америки проходит по Рейну». Буря обвинений в опасном интернационализме Рузвельта заставила его отказаться от пересмотра нейтралитета. Внешняя политика страны «не изменилась и не собирается меняться», — заявил Рузвельт журналистам несколько дней спустя, что полностью противоречило его заявлениям о положении дел в стране. Американский дипломат доложил Рузвельту о растущем в Европе ощущении, что быстрое и неприличное отступление президента от пересмотра нейтралитета после «пограничной войны на Рейне» дало Гитлеру и Муссолини «основания полагать, что теперь американское общественное мнение не потерпит ничего иного, кроме позиции самого жесткого нейтралитета… Наше дезавуирование очистило атмосферу в отношении Америки в том, что касается диктаторов». [698]

В 6:00 утра 15 марта 1939 года Гитлер завершил завоевание Чехословакии. Вооруженные колонны перевалили через чешскую границу и стремительно разгромили государство, ставшее печальным и недолговечным наследием Мюнхена. К ночи Гитлер триумфально проехал по Праге, как и по Вене почти год назад.

Уничтожение того, что осталось от Чехословакии, также положило конец политике умиротворения Чемберлена. В течение нескольких недель его правительство изменило курс, которого придерживалось почти два года, и объявило, что Великобритания теперь обязуется защищать Польшу, следующую предполагаемую цель Гитлера. Это британское обещание запустило механизм, который по следующему зондированию Гитлера ввергнет мир в войну.

Смертельные муки Чехословакии также оживили кампанию Рузвельта по пересмотру законов о нейтралитете. «Если Германия вторгнется в страну и объявит войну, — заметил Рузвельт на следующий день после чешского вторжения, — мы окажемся на стороне Гитлера, ссылаясь на этот закон». Отмена эмбарго на поставки оружия была крайне необходима, заявил Рузвельт, хотя он был готов оставить в силе положения закона 1937 года о наличном и безналичном обороте, срок действия которого истекал всего через несколько недель, в мае 1939 года. Рузвельт понимал, что «cash-and-carry» плохо работает на Тихом океане, где он благоприятствует Японии, но прекрасно работает в Атлантике, где богатые морские державы, Великобритания и Франция, будут его главными бенефициарами.