Когда весна перешла в лето 1941 года, нацистский джаггернаут казался неостановимым. Ошеломляющие успехи в Средиземноморье и Атлантике и набирающая смертоносные обороты «Барбаросса» — казалось, Гитлер вот-вот сметет все перед собой. Его противники по зарождающемуся Великому союзу смотрели на это в ужасе. Сталин страдал, глядя, как вермахт катится на восток, в Россию, ежедневно поглощая километры советской территории и прокладывая путь хаоса и разрушений, не имеющий аналогов в летописи войн. Черчилль размышлял о потерях в Северной Африке и на Балканах и ещё более ужасающих потерях британских кораблей в Атлантике. Он беспокоился, удастся ли ему когда-нибудь уговорить своих американских кузенов взяться за оружие. Рузвельт переживал из-за противоречивых требований Тихоокеанского и Атлантического театров и пытался взять в свои руки мобилизацию промышленности.

Президент также столкнулся с неприятной борьбой в Конгрессе по поводу продления срока действия Закона об избирательной службе. Особенно неприятным был пункт, продлевающий срок службы призывников на восемнадцать дополнительных месяцев сверх двенадцати месяцев, предусмотренных первоначальным законом 1940 года. Новобранцы, призванные в соответствии с этим законом годом ранее, изнывающие от непривычной военной дисциплины, запутавшиеся в своей роли в войне, в которой, как настаивал президент, им никогда не придётся участвовать, писали на стенах своих лагерей надпись «Огайо». Если бы нерадивые солдаты на самом деле разбежались — либо в результате освобождения от службы по закону, либо в результате массового дезертирства, как угрожал вездесущий меловой код «За холмом в октябре», — армии пришлось бы начинать все сначала, что привело бы к катастрофическим задержкам в графике реализации программы «Победа». 12 августа Конгресс одобрил продление срока службы (при сохранении запрета на развертывание за пределами Западного полушария) с перевесом в один голос в Палате представителей. Угрозы дезертирства не возникло, и армия продолжала расти, но опасно малый перевес в голосовании в Палате представителей стал отрезвляющим напоминанием о сохраняющемся нежелании нации переходить на полную военную готовность.

Голосование в Конгрессе по избирательной службе состоялось как раз в тот момент, когда Черчилль и Рузвельт собирались на первую личную встречу в качестве премьер-министра и президента. 9 августа корабль HMS Prince of Wales, на борту которого находился Уинстон Черчилль, вошёл в бухту Плацентия, расположенную на берегу Арджентии — заброшенного поселка серебродобытчиков на Ньюфаундленде. Британский линкор подошел к американскому крейсеру «Августа», на борту которого Рузвельт ожидал прибытия Черчилля. Два корабля стояли на якоре у берегов Аргентины в течение трех дней, пока лидеры двух стран обсуждали стратегию и общались между собой.

Самым известным достижением встречи в Аргентине стал документ, получивший название Атлантической хартии. Инициированная Рузвельтом отчасти для того, чтобы развеять американские опасения, что война в союзе с Советской Россией может запятнать демократические идеалы, хартия обязывала двух западных лидеров стремиться к послевоенному миру, в котором будут соблюдаться принципы самоопределения, свободной торговли, ненападения и свободы морей. В хартии содержалось расплывчатое упоминание об «установлении более широкой и постоянной системы общей безопасности». Лидеры двух стран также направили Сталину послание, в котором обещали свою помощь и предлагали провести в ближайшее время политические и военные переговоры на высоком уровне.

Почти сразу после того, как они расположились в креслах в кают-компании отеля Augusta в первый вечер переговоров, Черчилль снова стал настаивать на объявлении Рузвельтом войны Америке. «Я бы предпочел получить американское объявление войны сейчас и отсутствие поставок в течение шести месяцев, чем удвоение поставок и отсутствие объявления», — сказал он. Рузвельт, уверенный, что Конгресс не согласится, снова отказался. В конце концов президент согласился, чтобы американский флот обеспечил вооруженное сопровождение до Исландии. Как он объявит о таком смелом шаге американской общественности и Конгрессу, оставалось проблемой. Как позже объяснил Черчилль своему военному кабинету, Рузвельт «сказал, что он будет вести войну, но не объявлять её, и что он будет становиться все более и более провокационным… Все должно было быть сделано для того, чтобы спровоцировать „инцидент“… Президент …дал понять, что будет искать „инцидент“, который оправдает его в открытии военных действий». [842]

Вскоре после того, как 12 августа оба лидера отплыли от Аргентины, произошел «инцидент». Верный своему обещанию, данному Черчиллю на борту «Августы», Рузвельт быстро ухватился за него, более того, существенно исказил его, как повод для своего давно откладывавшегося объявления о вооруженном сопровождении. 4 сентября американский эсминец «Грир», следовавший в Исландию с почтой и припасами для крошечного морского гарнизона, получил сообщение от патрулирующего британского самолета о том, что в десяти милях впереди по курсу «Грира» замечена подлодка. Капитан эсминца, помня о своём постоянном приказе не стрелять, а только следить и докладывать, набрал полную скорость и зигзагами направился к подлодке, установив гидролокационный контакт на расстоянии двух тысяч ярдов. Лодка «Грир» вышла на цель и заняла узкоцелевую позицию, ориентируясь носом на субмарину. Она занимала эту позицию более трех часов, непрерывно сообщая о положении лодки британскому самолету, кружившему над головой. Когда самолет, у которого заканчивалось топливо, поинтересовался, собирается ли американский корабль атаковать, и получил отрицательный ответ, пилот выпустил четыре глубинные бомбы и улетел. Командир лодки, зная только, что его атакуют, и что профиль «Грира», насколько он мог видеть, позволяет предположить, что это один из типов кораблей, переданных Королевскому флоту в рамках сделки по эсминцам-базам, выпустил по «Гриру» две торпеды. Обе промахнулись. В ответ «Грир» выпустил восемь глубинных бомб, затем вторую серию из одиннадцати бомб. Ни один из них не был эффективным, и U–652 в конце концов ушла невредимой, как и «Грир».

Прошла неделя — достаточно времени для того, чтобы Рузвельт разобрался в фактах этого столкновения. Но 11 сентября он вышел на радио и с заученной гиперболой объявил, что американский военный корабль стал невинной жертвой бесцеремонного нападения. «Я сообщаю вам очевидный факт: немецкая подводная лодка первой открыла огонь по американскому эсминцу без предупреждения и с преднамеренным намерением потопить его», — недоброжелательно сказал президент. «Эти нацистские подводные лодки и рейдеры — гремучие змеи Атлантики», — продолжил он, а затем объявил о том, что вскоре было названо политикой «стрелять на поражение»: «Американские военные корабли и американские самолеты больше не будут ждать, пока подводные лодки Оси, скрывающиеся под водой, или рейдеры Оси на поверхности моря нанесут свой смертельный удар… Отныне, если немецкие или итальянские военные суда входят в наши воды… они делают это на свой страх и риск». [843] Шесть дней спустя у Ньюфаундленда канадские эскорты передали конвой из пятидесяти судов, следовавший из Галифакса на восток, пяти американским эсминцам, которые благополучно провели торговые суда через Северную Атлантику и передали их в руки эскадры Королевского флота, ожидавшей их к югу от Исландии. Северная Атлантика, неумолимо превращающаяся с осенним угасанием в мрачный, холодный ад горных морей, завывающих ветров и надвигающейся опасности, начала медленно заполняться американскими эсминцами, настороженно обходящими драгоценные торговые конвои с флангов.

Длительная нерешительность Рузвельта и его конечное отклонение в реализации политики сопровождения вызывали недовольство многих поколений критиков. Что касается его нерешительности, то можно сказать, что если бы государственное управление было химией, то действия президента с марта по сентябрь 1941 года, а также в периоды до и после этих дат, можно было бы назвать титрованием — серией экспериментов с различными политическими реагентами для измерения объема и концентрации изоляционистской кислоты, которая осталась в американском организме. Многие данные опросов подтверждают, что на самом деле Рузвельт сделал неверные выводы из этих экспериментов, что большинство американского народа было готово принять сопровождение задолго до сомнительной интерпретации президентом эпизода с Гриром. [844] Но Рузвельт был скорее алхимиком, чем химиком. Его инструментами были колдовские искусства политики, а не обманчиво аккуратные алгоритмы науки. Он также был верен кредо демократического политика, когда беспокоился о политической необходимости создания консенсуса среди американского народа, когда он привел его на грань войны. Как убедительно заключает историк Роберт Даллек, «трудно обвинить Рузвельта в том, что он добился консенсуса хитроумными средствами… [Если бы] он сообщил общественности о том, что лодка U-boat открыла огонь в целях обороны и что Гитлер, похоже, не собирался нападать на атлантический трафик Америки… он рисковал бы дождаться краха России и близкой гибели Великобритании, прежде чем заручиться широкой национальной поддержкой для обращения к оружию… Это было бы нарушением его обязанностей как главнокомандующего». [845] Важно также отметить, что каким бы ни было двуличие Рузвельта в отношении «Грира», он использовал этот инцидент не для того, чтобы втянуть страну в полномасштабную войну, а лишь для обеспечения гораздо более ограниченной политики вооруженного ответа на гитлеровские подводные лодки. Что касается Гитлера, то его сдержанность все это время соответствовала нерешительности Рузвельта, и длилась она дольше. Даже после речи Грира и объявления Рузвельта на сайте о состоянии виртуальной морской войны в Атлантике фюрер продолжал отвергать совет Радера атаковать американские корабли. Вместо этого он приказал своим подводникам «избегать любых инцидентов в войне с торговым судоходством примерно до середины октября» — когда, как он, очевидно, ожидал, советское вторжение будет завершено. [846] Тем не менее, инциденты случались. Командиры подлодок, принимавшие точечные решения в поту боя, были менее пунктуальны, чем их начальники, спокойно выверявшие политику в безопасности штаба. 17 октября U–568 всадила торпеду в кишки американского эсминца Kearny, который в сопровождении теперь уже печально известного Greer хромал в Исландию с одиннадцатью погибшими моряками — первыми американскими потерями в ещё необъявленной войне. 27 октября Рузвельт выступил с исключительно воинственным обращением. «Америка подверглась нападению», — провозгласил он. «U.S.S. Kearny — это не просто корабль военно-морского флота. Он принадлежит каждому мужчине, женщине и ребёнку в этой стране… Я говорю, что мы не собираемся смиряться с этим… Мы, американцы, очистили свои палубы и заняли боевые позиции». Чтобы оправдать свою воинственность, Рузвельт заявил, что видел документ, в котором излагается «план Гитлера по упразднению всех существующих религий — католической, протестантской, магометанской, индуистской, буддистской и иудейской». Не менее дико и ещё менее обоснованно, чем его рассказ о нападении Грира, Рузвельт утверждал, что в его распоряжении была «секретная карта», на которой был изображен нацистский план разделения всей Южной Америки на «пять вассальных государств». [847] Но президент все равно отказался просить об объявлении войны. Вместо этого Рузвельт просто попросил предоставить ему право вооружать американские торговые суда и разрешать им входить в зоны боевых действий — фактически отменив положения о «переносе», содержащиеся в законах о нейтралитете. В начале ноября Конгресс согласился.