Действительно, все только начинается. Губернатор Лонг принялся за работу с полной отдачей. Он поднял налоги на добычу нефти и газа и использовал полученные доходы для столь необходимых улучшений системы автомобильных дорог штата, бесплатных учебников для школьников, новых больниц и общественных зданий. Тем временем он все крепче сжимал политический аппарат штата, превратив Луизиану в самое близкое к диктатуре государство, которое когда-либо знала Америка.

Избранный в Сенат США в 1930 году, Лонг отказывался покидать пост губернатора ещё почти два года, занимая обе должности одновременно. Наконец, прибыв в июне 1933 года, чтобы занять место в Сенате, он заехал в Белый дом к Франклину Рузвельту. «Фрэнк», — назвал Лонг президента, чьи гарвардские манеры и отточенные манеры отталкивали популиста из Уинна. В заученном жесте наглого неуважения Лонг нахально пренебрег своей соломенной шляпой, снимая её только для того, чтобы время от времени выразительно постучать по неподвижному колену Рузвельта. В этом и многих других случаях Лонг излучал презрение к национальному политическому истеблишменту, к магнатам, инсайдерам и «высоким шляпам», которые смотрели сквозь пальцы на таких, как честные деревенщины из Винн-Пэриш. «Все, что меня волнует, — говорил он, — это то, что думают обо мне парни у развилок ручья». [407]

Они любили его. Луизианцы позволили Лонгу и его лейтенантам захватить беспрецедентную власть. С помощью подкупа и принуждения Лонг пополнил свой огромный политический сундук. Будучи уверенным в своих силах в родном штате и обеспеченным финансами, Лонг вышел на национальную арену в роли героя из деревенщины и играл её с упоением. Он носил костюмы из белого шелка и галстуки из розового шелка, откровенно баловался, пил виски в лучших барах, размашисто разъезжал по Вашингтону и с вызовом дышал в зубы своим критикам. Мать президента называла его «этот ужасный человек». Друзья называли его «Кингфиш», в честь персонажа радиопередачи Amos ’n’ Andy. («Кингфиш», — говорили критики Лонга, усматривая параллели с другим опасным демагогом). New York Times назвала его «человеком с медным фасадом и кожаными легкими». Франклин Рузвельт назвал его «одним из двух самых опасных людей в стране». (Вторым, по словам Рузвельта, был начальник штаба армии Дуглас МакАртур). [408] Как и отец Кофлин, Лонг поначалу поддерживал «Новый курс», особенно его ранний акцент на инфляции. Но Закон об экономике и особенно NRA убедили его в том, что Рузвельт — всего лишь ещё один презренный высокопоставленный шляпник, находящийся в постели с «денежной властью», крупными корпорациями и укоренившейся элитой отвратительного восточного истеблишмента. Как и отец Кофлин, он вскоре был готов открыто отречься от программы Рузвельта. Как и отец Кофлин, как и сам Рузвельт, он полагался на радио, чтобы найти свою аудиторию и создать свою политическую базу. [409]

Как и Эптон Синклер, Лонг также полагался на письменное слово для распространения своих идей. В октябре 1933 года он опубликовал автобиографию «Каждый человек — король», а в 1935 году, в прямом подражании Синклеру, — «Мои первые дни в Белом доме». Ни одна из этих книг не произвела впечатления на критиков, один из которых насмехался, что Лонг «неуравновешенный, вульгарный, во многом невежественный и довольно безрассудный». Однако Лонга мало волновали похвалы литераторов. Его книги, по словам историка Алана Бринкли, были «предназначены для мужчин и женщин, не имеющих привычки читать книги». Те же, кто имел такую привычку, могли прочитать тонко беллетризованные рассказы о персонажах, основанных на Лонге, в книге Синклера Льюиса «Этого здесь не может быть» (1935), предостерегающей истории о возможностях фашизма в родной Америке, и позднее в «Все люди короля» Роберта Пенна Уоррена (1946), чувствительном романе о психологии власти и коррупции. [410]

В 1934 году Лонг основал общество «Разделим наше богатство». Он выступил в эфире с простой платформой: он сделает «каждого человека королем», конфисковав крупные состояния, обложив их прогрессивным подоходным налогом и распределив доходы между всеми американскими семьями в виде «домашнего имущества» в размере пяти тысяч долларов — достаточно, по его мнению, для дома, автомобиля и, что немаловажно, радио. Кроме того, каждой семье был бы гарантирован минимальный годовой доход в размере двадцати пятисот долларов в год (почти вдвое больше медианного дохода семьи в то время). [411] Но и это было ещё не все: Лонг добавил обещания сократить рабочий день, улучшить льготы для ветеранов, субсидии на образование для молодёжи и пенсии для пожилых людей. («Это привлекло к нам множество жителей Таунсенда», — говорил один из приспешников Лонга). [412] Он излагал свою программу в терминах, давно знакомых в Уинн-Пэриш, рисуя картину американского Эдема, развращенного змеей монопольной власти:

Современные аналитики подсчитали, что даже если бы все существующие богатства находились в ликвидной форме и могли быть обналичены и распределены, конфискация всех состояний, превышающих миллион долларов (больше, чем требовал Лонг), дала бы не пять тысяч долларов на семью, а всего четыреста. Большие налоги, необходимые для того, чтобы гарантировать всем минимальный доход в двадцать пять сотен в год, не оставили бы годовой доход ни одного человека выше трех тысяч долларов. Лонга мало волновала подобная арифметика. Он знал, что, хотя схема «Разделяй наше богатство», как и план Таунсенда, может быть плодом никудышных экономических фантазий, это блестящее, двадцать четыре карата, политическое золото. «Будьте готовы к поношениям и насмешкам со стороны некоторых высокопоставленных лиц», — предостерегал он своих слушателей. «Пусть никто не говорит вам, что перераспределить богатство этой страны сложно. Это просто». [414]

С началом 1935 года Лонг активизировал свои выступления на радио. 9 января он заявил общенациональной аудитории, что «просил, умолял и делал все остальное под солнцем», чтобы «попытаться заставить мистера Рузвельта сдержать слово, которое он нам дал». Но теперь он сдался. «Надеяться на большее благодаря Рузвельту? Он обещал и обещал, улыбался и кланялся… Бесполезно ждать ещё три года. Это не Рузвельт или гибель, это гибель Рузвельта». Лонг смело перешел в наступление, обвиняя не только политику президента, но и его личность: «Когда я увидел, что он проводит все своё свободное время с крупными партнерами мистера Джона Д. Рокфеллера-младшего, с такими людьми, как Асторы и компания, мне, наверное, следовало бы иметь больше здравого смысла, чем верить, что он когда-нибудь разрушит их большие состояния, чтобы дать массам достаточно, чтобы покончить с бедностью». Вскоре «Королевская рыба» стала называть Рузвельта «рыцарем Нурмахала» (яхта Винсента Астора, на которой Рузвельт часто отдыхал). [415]

Передачи Лонга регулярно вызывали более ста тысяч писем поддержки. Через год организованное на национальном уровне общество «Разделим наше богатство» заявило о пяти миллионах членов, что, возможно, является преувеличением, но, по крайней мере, примерно свидетельствует о национальной аудитории, которую пробудил Лонг. Лонг начал обращаться к другим диссидентам. «У отца Кофлина чертовски хорошая платформа, — говорил Лонг, — и я на сто процентов за него… То, что он думает, мне по душе». То, что думали Кофлин и Лонг, имело смысл для многих американцев, мистифицированных Депрессией и все ещё страдающих от постоянного зрелища нужды на фоне изобилия. В Висконсине официальный орган «Ла Фоллетс», газета «Прогрессив», написала в редакционной статье, что она не согласна «со всеми выводами, к которым пришли отец Кофлин и сенатор Лонг, но когда они утверждают… что огромное богатство этой страны должно быть более справедливо распределено для более изобильной жизни народных масс, мы от всего сердца согласны с ними». [416] Лонг обратился с предложением к таунсендитам и тем, кто пережил фиаско EPIC в Калифорнии. Весной 1935 года Майло Рино представил его на съезде Фермерской праздничной ассоциации в Де-Мойне. «Верите ли вы в перераспределение богатства?» — спросил Лонг.