Британия сделала роковой шаг 21 сентября 1931 года. Лишившись золота из-за нервных европейских кредиторов и политически не желая предпринимать дефляционные шаги, чтобы вернуть золото на английские берега, Британия объявила дефолт по дальнейшим золотым платежам иностранцам. [135] Более двух десятков других стран быстро последовали этому примеру. Джон Мейнард Кейнс, который уже вовсю муссировал еретические теории об «управляемой валюте», радовался «разрыву наших золотых оков». [136] Но большинство наблюдателей, включая Гувера, считали отказ Великобритании от золотого стандарта катастрофой. В меткой метафоре Гувер сравнил британскую ситуацию с положением обанкротившегося банка, столкнувшегося с требованиями вкладчиков, но неспособного превратить свои активы в наличность и вынужденного закрыть свои двери. Разница заключалась в том, что Британия была не мелким сельским банком, а центральным столпом мировой финансовой структуры. Когда она приостанавливала платежи, мировая торговля замирала.

Мораторий, соглашение об остановке и отказ Великобритании от золота означали, что огромное количество мировых финансовых активов — все, что могло претендовать на австрийские, немецкие, британские банки или банки любой другой страны, отказавшейся от золота, — теперь было заморожено. Соединенные Штаты уже помогли закупорить артерии мировой торговли, установив высокие тарифные барьеры и ограничив отток капитала после краха на Уолл-стрит. Теперь, когда мировая финансовая кровь застыла, международная экономика замедлилась до арктической неподвижности. Германия вскоре провозгласит политику национальной самодостаточности. Британия в Оттавских соглашениях 1932 года фактически создала закрытый торговый блок — так называемую систему имперских преференций, отгородив Британскую империю от торговли других стран. Объем мирового бизнеса сократился с примерно 36 миллиардов долларов в 1929 году до 12 миллиардов долларов в 1932 году.

Удар по американской внешней торговле был пагубным последствием отказа Британии от золота, но вряд ли фатальным. В то время Соединенные Штаты просто не зависели от внешней торговли в такой степени, как другие страны, о чём свидетельствовали высокие защитные тарифы 1922 и 1930 годов.

Ещё более тяжелым было наказание, которое немецкая паника и британский отказ от золота нанесли и без того пошатнувшейся американской финансовой системе, все ещё содрогавшейся от череды банковских крахов в последние недели 1930 года. Американские банки держали на балансе около 1,5 миллиарда долларов в немецких и австрийских обязательствах, которые на данный момент фактически ничего не стоили. Хуже того, психология страха стремительно переполняла международные границы, мрачно и стремительно проносясь от Центральной Европы до Великобритании. Теперь она захлестнула и Соединенные Штаты. Иностранные инвесторы начали выводить золото и капитал из американской банковской системы. Отечественные вкладчики, которых однажды укусили, но которые дважды стеснялись, с новой силой набросились на банки, вызвав кризис ликвидности, который превзошел панику последних недель 1930 года. Этот кризис послужил репетицией и основой для полномасштабной катастрофы, которая разразилась в 1931 году. За месяц, последовавший за прощанием Британии с золотом, обанкротились пятьсот двадцать два банка. К концу года 2294 американских банка приостановили свою деятельность, что почти в два раза больше, чем в 1930 году, и стало абсолютным американским рекордом. [137] Американские банки теперь обильно кровоточили от двух ран: одна была нанесена внутренними беглецами с депозитов, а другая — иностранным изъятием капитала. К сожалению, правила игры с золотым стандартом, как их понимал Гувер и большинство американских банкиров, диктовали, что вторая проблема должна превалировать над первой. Теоретически американские центральные банковские власти должны были принять дефляционные меры; на практике они так и поступили. Эта принудительная дефляция в контексте уже дефляционной экономики была извращенной логикой золотого стандарта, против которой выступал Кейнс. Чтобы сдержать отток золота, Федеральная резервная система повысила ставку редисконтирования, как и предписывала доктрина золотого стандарта. На самом деле ФРС действовала беспрецедентно решительно, повысив ставку на целый процентный пункт всего за одну неделю. Однако банковская система в целом нуждалась не в более жестких, а в более легких деньгах, как знали Марринер Экклз и другие банкиры, чтобы удовлетворить требования паникующих вкладчиков.

Дефляционная дисциплина золотого стандарта теперь предстала перед американцами в обнаженном виде, как и перед британцами всего несколькими неделями ранее. Британия отказалась от золотого стандарта, что позволило ей продвинуться по пути хотя бы скромного экономического восстановления в 1932 году. Через полтора года Франклин Рузвельт сделает то же самое для Соединенных Штатов, создав совершенно новые условия для проведения монетарной и фискальной политики. Однако на данный момент Гувер предпочел бороться в жестко ограничивающих рамках золотого стандарта. Почему?

Ответ следует искать в наследии восприятия и понимания экономической теории, которое лишь нехотя уступило место поколению, последовавшему за президентством Гувера. Вплоть до его времени, на протяжении столетия или более, мир знал лишь короткие и болезненные перерывы в режиме золотого стандарта. Широко распространено было мнение, что другой действенной основы, на которой можно было бы сделать валюту надежной и на которой могла бы функционировать международная экономика, просто не существует. Без привязки к золоту стоимость национальных денег считалась произвольной и непредсказуемой. Валюта становилась «мягкой», возможно, неконвертируемой, а сделки через национальные границы превращались в рискованные азартные игры. Отказ от золота, по словам Гувера, означал, что «ни один торговец не мог знать, что он может получить в качестве оплаты к моменту поставки своего товара». [138] К 1931 году Джон Мейнард Кейнс уже почти десять лет пытался разработать теорию управления национальной и международной валютой, которая не зависела бы от золота. Но даже на этом этапе идеи Кейнса не были полностью разработаны (его великий труд, «Общая теория занятости, процента и денег», появится только в 1936 году), и в этом вопросе в то время он имел самую скромную аудиторию как среди экономистов, так и среди государственных деятелей.

ТАКИМ ОБРАЗОМ, в конце 1931 года Гувер столкнулся с гораздо более серьёзным и сложным кризисом, чем годом ранее. Перед лицом этих новых обстоятельств он прибег к новой тактике: агрессивной попытке сбалансировать федеральный бюджет путем повышения налогов. Эта политика подверглась резкой критике со стороны экономистов более позднего периода, которые должны были узнать из «Общей теории» Кейнса, что лекарством от депрессии является не бюджетный баланс, а преднамеренные дефицитные расходы. На самом деле, идея о том, что дефицит государственного бюджета может компенсировать спады делового цикла, была актуальна в академических и политических кругах на протяжении 1920-х годов, и сам Гувер был знаком с этим направлением мысли. В мае 1931 года государственный секретарь Генри Стимсон записал в своём дневнике, что Гувер решительно выступал против балансировщиков бюджета в своём собственном кабинете. «Президент сравнил это с военными временами», — пишет Стимсон. «Он сказал, что во время войны никто не мечтал о сбалансировании бюджета. К счастью, мы можем занимать». [139]

Однако после отказа Великобритании от золота и возобновления банкротства банков в последней половине 1931 года Гувер изменил своё мнение и потребовал значительного повышения налогов. Он разработал и представил в Конгресс законопроект, который стал Законом о доходах 1932 года. Ему, конечно, предстояло столкнуться с перспективным дефицитом, который, как и многое другое в эту эпоху, выходил за рамки всех известных прецедентов. Федеральный бюджет 1932 года в итоге окажется в минусе на 2,7 миллиарда долларов — это самый большой дефицит мирного времени в американской истории на тот момент, и эта цифра составляла почти 60 процентов федеральных расходов. Ни один дефицит «Нового курса» не был бы пропорционально больше. По иронии судьбы, Франклин Д. Рузвельт вскоре сделал дефицит федерального бюджета центральным элементом своей атаки на Гувера в ходе президентской избирательной кампании 1932 года.

Но ни рефлекторная фискальная ортодоксия, ни даже ошеломляющие размеры бюджетных цифр не объясняют в полной мере решение Гувера в конце 1931 года обратиться к Конгрессу с просьбой о повышении налогов. По крайней мере, не менее важным, чем эти соображения, было состояние мышления Гувера на тот момент относительно причин, характера и лечения депрессии и своеобразного созвездия обстоятельств, в которых он оказался. По мнению Гувера, депрессия — или Великая депрессия, как её можно было бы теперь с полным основанием назвать, — возникла в результате краха европейских банковских и кредитных структур, изуродованных стрессами мировой войны. Как считал Гувер, сила этого краха передалась Соединенным Штатам через механизм золотого стандарта, и его воздействие грозило затопить и без того хаотичную и барахтающуюся американскую банковскую систему. Строгое следование правилам золотого стандарта диктовало Соединенным Штатам дальнейшую дефляцию, но откровенная дефляция была для Гувера непереносима. Его главной целью было влить живительную ликвидность в американскую кредитную систему, иссушенную внутренними банками, иностранными банками и жесткой денежной политикой Федеральной резервной системы, направленной на защиту золотого стандарта. Разжижая систему, он сделает деньги доступными для заимствования бизнесом, тем самым способствуя общей экономической активности и восстановлению. Путем сложных рассуждений, учитывающих как психологические, так и сугубо экономические факторы, Гувер убедил себя в том, что повышение налогов стабилизирует банковскую систему и тем самым создаст желаемую ликвидность. Критики Гувера и тогда, и позже настаивали на том, что такой косвенный или «нисходящий» подход недостаточен, что только прямое стимулирование экономики за счет крупных государственных расходов на помощь и общественные работы окажет необходимый тонизирующий эффект. Обмен мнениями между министром финансов Гувера Огденом Миллсом и сенатором-демократом от Нью-Йорка Робертом Вагнером во время слушаний по законопроекту о помощи безработным в 1932 году как нельзя лучше отражает различия в экономических философиях. «Я хочу растопить лёд, предоставляя кредиты промышленности, чтобы кто-то начал тратить деньги», — сказал Миллс. «Я пытаюсь заставить людей работать, а вы не хотите сотрудничать», — обвинил Вагнер. [140]