Даже Кейнс в это время поддержал подход Гувера. Выступая в мае 1931 года на конференции по безработице в Чикагском университете, он сказал: «Я думаю, что аргументы в пользу общественных работ в этой стране гораздо слабее, чем в Великобритании… Я думаю, что в этой стране… средства возвращения к состоянию равновесия должны быть сосредоточены на ставке процента» — другими словами, на ослаблении кредита путем укрепления банковской системы. Лишь позднее Кейнс подробно развил аргумент, который он кратко изложил в своей книге «Трактат о деньгах», вышедшей в 1930 году: в некоторых случаях «недостаточно, чтобы центральный орган власти был готов предоставить кредит… он также должен быть готов занять». Другими словами, правительство должно само продвигать программу внутренних инвестиций. [141]

Именно в этом контексте состояния экономических знаний и конкретных обстоятельств в Соединенных Штатах и мире в конце 1931 года следует понимать просьбу Гувера о повышении налогов. Бюджет правительства повсеместно рассматривался как символ и суть обязательства страны поддерживать стоимость своей валюты. Поэтому сбалансирование бюджета, успокаивая иностранных кредиторов, должно было уменьшить изъятие ими золота. Если говорить более конкретно, то увеличение доходов за счет налогообложения, в отличие от заимствований, выведет правительство из конкуренции с частными заемщиками на уже сжатых кредитных рынках, что поможет сохранить низкие процентные ставки. Сохранение низких процентных ставок, в свою очередь, не только облегчит заимствования для бизнеса, но и сохранит стоимость облигаций, все ещё хранящихся в сильно ослабленных портфелях банков, тем самым ослабляя давление на дальнейшую ликвидацию банковских активов. Короче говоря, просьба о повышении налогов, как объяснил Герберт Стайн, «была своего рода программой поддержки облигаций, которая должна была осуществляться за счет налоговых поступлений, а не за счет вновь созданных денег. Её следует понимать в свете нежелания или неспособности Федеральной резервной системы поддержать облигации путем создания новых денег осенью 1931 года… Важным моментом является то, что решение о повышении налогов было принято в условиях роста процентных ставок, падения цен на облигации, роста приостановки деятельности банков и большого оттока золота. Более спокойное отношение к балансированию бюджета [такое, как было принято Гувером всего шестью месяцами ранее] появилось в политике правительства только при администрации Рузвельта, когда все эти условия радикально изменились». [142]

Закон о доходах 1932 года прошел через Конгресс лишь с номинальной оппозицией. Спорное предложение о введении национального налога с продаж было в итоге исключено, но окончательный вариант закона повысил налоги по всем статьям и привел полмиллиона новых налогоплательщиков (в общей сложности около 1,9 миллиона) в федеральную налоговую систему за счет сокращения льгот для малоимущих. Закон предусматривал удвоение федеральных налоговых поступлений и определял основные характеристики налоговой структуры на оставшуюся часть десятилетия. Все последующие усилия по пересмотру налогового кодекса в 1930-е годы были направлены на дальнейшее увеличение налоговых поступлений. Короче говоря, в вопросе о святости сбалансированного бюджета Гувер надежно стоял в рамках широкого консенсуса, который сохранялся вплоть до Второй мировой войны, когда, не случайно, федеральная налоговая система была расширена ещё более значительно. Спикер Гарнер нехотя отказался от поддержки идеи введения налога с продаж, но сказал своим коллегам в Палате представителей: «Я бы ввел любой налог, налог с продаж или любой другой, чтобы… сбалансировать бюджет… Страна сейчас находится в таком состоянии, что самые худшие налоги, которые вы можете ввести, будут лучше, чем отсутствие налогов вообще». После этого он с иронией попросил всех членов, которые вместе с ним верят в сбалансированный бюджет, подняться со своих мест. Ни один представитель не остался сидеть на месте. [143]

ПРИВЕРЖЕННОСТЬ ГУВЕРА поддержанию золотого стандарта представляла собой чистейшую, наиболее традиционную экономическую ортодоксию. Но хотя его приверженность сбалансированному бюджету имела тот же вид ортодоксальности, на самом деле она была обусловлена скорее особыми обстоятельствами момента, чем некритичной верой в принятую фискальную мудрость. В своих усилиях по разжижению кредитной системы Гувер вскоре покажет себя способным на самую прагматичную и далеко идущую экономическую гетеродоксию. Эти усилия станут испытанием всех его творческих и командных способностей и в конце концов приведут его и страну на неизведанную экономическую и политическую территорию. С этой фазы кризиса начинается период экспериментов и институциональных инноваций, который продолжится в период «Нового курса».

Гувер сделал первые шаги на этой новой территории воскресным вечером 4 октября 1931 года, когда он тихо выскользнул из Белого дома, чтобы присоединиться к группе банкиров, которых он созвал для встречи с ним в элегантном доме министра финансов Меллона на Массачусетс-авеню. В ходе напряженной беседы, затянувшейся до самого утра, он настоял на том, чтобы более сильные частные банки создали кредитный пул в размере 500 миллионов долларов для помощи более слабым учреждениям. В результате этих переговоров возникла Национальная кредитная ассоциация. Это был пул частных банкиров, и как таковой он свидетельствовал о том, что Гувер по-прежнему предпочитал негосударственные, волюнтаристские подходы. Но обстоятельства её рождения и недолгой жизни также свидетельствовали о растущем признании, даже в высших кругах капитализма, который долгое время считался смертельно опасным для государственного вмешательства, и, более того, в сознании самого Гувера, о неуместности волюнтаристского подхода.

Банкиры, собравшиеся под сверкающими люстрами Меллона 4 октября, согласились с просьбой Гувера, но, как он позже писал, «постоянно возвращались к предложению, чтобы это сделало правительство… Я вернулся в Белый дом после полуночи подавленным, как никогда раньше». После нескольких недель работы и выдачи кредитов на мизерную сумму в 10 миллионов долларов, писал Гувер, «Национальная кредитная ассоциация банкиров стала ультраконсервативной, затем боязливой и, наконец, умерла…… Её члены — и весь деловой мир — опустили руки и попросили правительство принять меры». [144]

В этот момент Гувер стоял на берегу политического и идеологического Рубикона. Более чем двумя годами ранее он осторожно перешагнул его, создав финансируемые из федерального бюджета корпорации по стабилизации сельского хозяйства. Теперь он погрузился в него с головой. Отчаявшись спасти банковскую систему, разочаровавшись в робости частного капитала и столкнувшись с требованием бизнес-сообщества принять «правительственные меры», он предложил ряд мер, которые были равносильны отречению от его собственных волюнтаристских принципов. Эти меры, которые иногда объединяют как «вторую программу» Гувера по борьбе с депрессией (чтобы отличить их от добровольных соглашений о заработной плате и частном строительстве конца 1929 года), в конечном итоге помогут совершить революцию в американском финансовом мире. Они также заложили основу для более широкой реструктуризации роли правительства во многих других сферах американской жизни — реструктуризации, известной как «Новый курс».

Весь национальный кредитный аппарат находился в осаде. Понимание экономической теории подсказывало президенту, что ему нужны деньги. Федеральная резервная система, стремящаяся защитить золотой запас страны путем повышения процентных ставок, оказалась нежелательным партнером в этом деле. Поэтому Гувер, при неохотном попустительстве Конгресса, приступил к реформированию системы и созданию совершенно новых инструментов для укрепления провисающей кредитной структуры.

Одной из первых его инициатив стал закон Гласса-Стиголла от февраля 1932 года, который значительно расширил определение приемлемого обеспечения для кредитов Федеральной резервной системы и для выпуска банкнот ФРС. Эти меры позволили системе высвободить большое количество золота из своих резервных запасов и при этом значительно увеличить денежную базу.