WPA с самого начала была магнитом для споров. Это была федеральная программа, но такая, которая признавала избитый принцип «вся политика — местная». Рузвельт использовал её для создания местных боссов, которые, в свою очередь, поддерживали бы его национальные программы. Республиканцы жаловались, что это просто гигантская федеральная машина патронажа, работающая исключительно на благо Демократической партии. Эта критика была небезосновательной, хотя не только демократы пользовались поддержкой Рузвельта в рамках WPA. В соответствии с более широкой целью Рузвельта — создать новую, либеральную политическую коалицию — некоторые прогрессивные республиканцы также стали бенефициарами его щедрой помощи WPA. В Нью-Йорке, где в 1936 году в списках WPA числилось почти четверть миллиона человек, президент позволил мэру-республиканцу Фиорелло Ла Гуардиа иметь большой голос в распределении рабочих мест WPA. В других местах, однако, Рузвельт часто предпочитал тесно сотрудничать с наиболее укоренившимися боссами старой демократической линии. В Мемфисе, штат Теннесси, мэр-демократ Эдвард Х. Крамп требовал от работников WPA политических взносов в качестве платы за работу. Деньги WPA, как и деньги PWA, текли в цепкие руки политического спонсора сенатора от Миссури Гарри С. Трумэна, демократической машины Пендергаста в Канзас-Сити. В Иллинойсе работники WPA получали инструкции по голосованию от босса чикагских демократов Эдварда Дж. Келли. Келли отплатил за услугу неослабевающей поддержкой президента. «Рузвельт — моя религия», — говорил он. В Нью-Джерси все работники WPA должны были отчислять 3 процента от своей скудной зарплаты в пользу демократической машины Фрэнка Хейга. Легионы его врагов прозвали Хейга «Гитлером округа Хадсон». Рузвельт считал его лично отвратительным, но политически полезным. [443]

По-прежнему WPA преследовали другие противоречия, многие из которых подпитывались новой воинственностью в отношении прав обездоленных, а другие — традиционным скептицизмом в отношении «недостойных бедных». Левый журнал «Нейшн» писал, что WPA предлагает помощь рабочим «покалеченной капиталистической системы» Америки только после того, как требует от них трудиться «за депрессивную зарплату в федеральной рабочей бригаде». Но когда рабочие WPA в Нью-Йорке под руководством вдохновленного коммунистами Рабочего альянса устроили забастовку, требуя повышения зарплаты, более удачливые жители Нью-Йорка были в ярости. Три четверти из них заявили в ходе опроса, что забастовщиков следует немедленно уволить. По их словам, WPA — это «форма благотворительности, и рабочие должны быть рады тому, что получают». Другие противоречия отражали большие региональные и расовые различия в американском обществе. Чтобы получить право на работу в WPA, рабочий не мог отказаться от частной работы по ставкам оплаты, преобладающим в его или её районе. Но определить «преобладающую зарплату» было непросто. В 1936 году средняя зарплата по программе WPA составляла пятьдесят два доллара в месяц, но в самых глубоких южных штатах она достигала двадцати трех долларов в месяц. А поскольку «преобладающая» шкала оплаты труда для чернокожих на Юге была ниже, чем для белых, неграм, отказывающимся от частной работы за три доллара в неделю, могли отказать в участии в программе WPA, в то время как белым это не грозило. Аналогичные различия существовали и в оплате труда испаноязычных женщин на Юго-Западе, которым обычно предлагали работу по программе WPA только на неполный рабочий день, чтобы они не получали более высокую зарплату, чем готов был платить частный работодатель, работающий на полную ставку. Тем не менее Хопкинс стремился свести дискриминацию к минимуму, и чернокожие лидеры высоко оценили его усилия. При всей своей робости федеральное правительство становилось самым надежным политическим союзником афроамериканцев. NAACP сопротивлялась всем предложениям передать ещё больше контроля в местные руки. «Правительство — лучший начальник, который у меня когда-либо был», — сказал один чернокожий работник WPA в Северной Каролине. [444]

Поощряемый Элеонорой Рузвельт, Хопкинс также создал проекты, которые дали работу тысячам художников, музыкантов, актеров и писателей. «Черт возьми, они должны есть так же, как и другие люди», — отвечал Хопкинс неизбежным критикам. [445] В рамках Федерального художественного проекта художники и скульпторы преподавали свои ремесла в сельских школах. Он поручил художникам-монументалистам расписать почтовые отделения фресками с изображениями обычной американской жизни; многие из были написаны в простом живописном стиле портретов фламандских крестьян Брейгеля, обогащенном влиянием современных мексиканских художников-монументалистов, особенно Диего Риверы. Франклин Рузвельт, сочувственно и чутко оценивая эти порой противоречивые фрески, считал, что некоторые из них хороши, «некоторые не очень, но все они родные, человеческие, стремящиеся и живые — все они написаны их собственными людьми в их собственной стране, и написаны о вещах, которые они знают, часто смотрят на них, трогают и любят». [446] Федеральный музыкальный проект спонсировал десятки симфонических оркестров и джазовых коллективов. Пятнадцать тысяч музыкантов дали около 225 000 выступлений, включая бесплатные концерты в Центральном парке Нью-Йорка. Исследователи проекта искали исполнителей традиционных аппалачских банджо и новоанглийских гутбакетов, техасских фиддлеров, теннессийских йодлеров и индианийских кувшинных оркестров, записывая уникальный аудиоархив музыкальной истории Америки.

Федеральный театральный проект поставил такие классические пьесы Шекспира, как «Двенадцатая ночь» и «Макбет» (с полностью чёрным актерским составом). Также были поставлены современные произведения, такие как «Этого здесь не может быть», адаптация провокационного бестселлера Синклера Льюиса 1935 года, изображающего приход к власти американского фашистского движения. Сам Льюис сыграл роль своего героя, Доремуса Джессапа, в нью-йоркской постановке. Выезжая на гастроли, «Театральный проект» привозил пьесы, водевили и шоу марионеток в бесчисленные маленькие города. Он разработал новаторскую постановку под названием «Живая газета», инсценируя заголовки новостей в таких пьесах, как «Тройной А», «Власть» и «Одна треть нации». Аудитория Федерального театрального проекта составила более тридцати миллионов человек, прежде чем программа была упразднена в 1939 году на фоне обвинений в том, что она распространяла пропаганду «Нового курса» и скандально поощряла смешение чёрных и белых в своих сценических постановках.

Федеральный проект писателей, четвертый и самый известный в квартете художественных программ WPA, известных под общим названием Federal One, привлек писателей к работе над серией «Американский путеводитель» — чрезвычайно популярным набором путеводителей по каждому из штатов, крупным городам и межштатным автомагистралям. Путеводители WPA, писал критик Альфред Казин, «вылились в необыкновенный современный эпос… Дорога за дорогой, город за городом, под аллювием индустриальной культуры двадцатого века», путеводители отразили внезапно обострившийся в эпоху депрессии голод по знанию «всего американского прошлого, потребность дать… Америке „Нового курса“ фундамент в американском наследии». [447] Исследователи проекта «Писатели» также брали интервью у бывших рабов и записывали их угасающие воспоминания в пронзительных рассказах, которые ярко сохраняли человеческое лицо этого своеобразного института. Фольклористы, финансируемые из федерального бюджета, записывали мрачные истории жизни чернокожих издольщиков и аппалачских ворчунов и опубликовали многие из них в замечательном сборнике воспоминаний «Это наши жизни» в 1939 году.

Художественное и литературное излияние годов Депрессии, в значительной степени поддерживаемое Федерацией Один, представляло собой то, что Казин вскоре назовет «одним из самых замечательных явлений эпохи кризиса… Какую бы форму ни принимала эта литература — путеводители WPA по штатам и дорогам… полусентиментальный, полукоммерческий новый фольклор…; бесконечная документация о лишённых собственности людях в американской жизни — она свидетельствовала о необычайном национальном самоанализе… Никогда ещё нация не казалась такой голодной до новостей о себе». [448] Американцы хотели, чтобы новости были прямыми, не приправленными искусством вымысла, а подавались в документальных репортажах и, особенно, в неопосредованных образах фотографии и кино. (Журнал Life, полностью посвященный фоторепортажам, ознаменовал рост популярности этого средства массовой информации своим первым появлением в 1936 году). В ошеломляющем параде книг, как словесных, так и фотографических, американцы увидели многоликую страну, как никогда прежде: не только в рабских рассказах WPA и в книге These Are Our Lives, но и в портретах фермеров-арендаторов Уокера Эванса и Джеймса Эйджи в Let Us Now Praise Famous Men и Эрскина Колдуэлла и Маргарет Борк-Уайт в You Have Seen Their Faces; в книге Доротеи Ланж и Пола С. Тейлор в саге «Чаша пыли», «Американский исход»; в приземленных социальных репортажах Эдмунда Уилсона «Американский переполох» и Луиса Адамика «Моя Америка»; в простом перечислении географических названий и суровых образах прерий, рек и лесов в фильмах Паре Лоренца «Плуг, разбивший равнину» и «Река».

Большая часть этого художественного комментария была открыто критична по отношению к Америке, которую она открывала. Но Казин и другие заметили в ней и кое-что ещё — её постоянный подтекст патриотического национализма, её «силу утверждения», её стремление «любить то, что она знала». [449] Как будто американский народ в тот самый момент, когда ему предстояло осуществить больше социальных, политических и экономических инноваций, чем когда-либо в своей истории, почувствовал потребность бросить долгий и нежный взгляд на своё прошлое, прежде чем распрощаться с большей его частью, потребность инвентаризировать, кем они были и как они жили, сопоставить свою страну и свою культуру, чтобы измерить расстояние, пройденное в будущее, которое обещал Франклин Рузвельт.

ЕСЛИ БЫ РУЗВЕЛЬТ добился своего, «Большой счет» был бы ещё больше. Он рассматривал его как часть единого комплексного плана по обеспечению нынешней помощи, будущей стабильности и постоянной безопасности. Хотя Рузвельт разработал свою сложную схему с бесконечно большей финансовой точностью, чем доктор Фрэнсис Таунсенд, большая часть рассуждений президента о безопасности — то, что вскоре станет называться «социальным обеспечением», — основывалась на предпосылке, мало отличающейся от предпосылки врача из Лонг-Бич: чрезмерная конкуренция на рынках труда снижает заработную плату, распространяет страдания, а не доходы, сужает совокупную покупательную способность экономики и создает особые трудности для пожилых людей. Как и Таунсенд, Рузвельт был полон решимости найти способ «избавиться от излишков рабочей силы», в особенности от тех, кто старше шестидесяти пяти лет. По мнению президента, федеральное правительство должно было обеспечить немедленную помощь трудоспособным работникам, став работодателем последней инстанции, даже при возвращении традиционных функций социального обеспечения штатам. Страхование от безработицы смягчило бы ущерб от будущих экономических спадов, поддержав как уровень жизни отдельных работников, так и общую потребительскую способность экономики. И самое главное, на длительный период времени конкуренция в сфере оплаты труда будет снижена, чистая покупательная способность стабилизирована, а пожилые люди будут защищены за счет полного исключения пожилых работников из состава рабочей силы с помощью системы гарантированных государством пенсий по старости. «Если бы лекарство доктора Таунсенда было хорошим средством, — насмехался авторитетный колумнист Уолтер Липпманн, — то чем больше людей страна могла бы найти для поддержания безделья, тем лучше ей было бы». [450] Тем не менее, одна из версий этой, на первый взгляд, нелепой идеи действительно лежала в основе мышления Рузвельта. Гуманитарные соображения, несомненно, выступали против труда стариков не меньше, чем против детского труда. Но изъятие из рабочей силы как молодых, так и пожилых людей имело и холодную экономическую логику. В депрессивной Америке продуктивной работы хватало только на многих, рассуждал президент. Принудительный простой одних был ценой обеспечения прожиточного минимума для других.