— Как-то это неудобно, — залепетала Мирослава, разом теряя свой задор и неуверенно отступая.

Она покосилась на свою сумку, и Мстиславу пришлось спрятать её за спину. Репортёрша подняла на него недоумённый взгляд.

— Марта права. Среди моих парней вам будет ещё хуже, чем здесь, — обрёл он, наконец, голос, прошёл вглубь кухни и поставил сумку там.

Затем стремительно вышел за порог, оставляя гостью на попечение тети. Ему не терпелось поскорее вернуться к расследованию.

— Я дома бываю редко, а Марте одной часто скучно, как она любит мне сообщать. На втором этаже есть подходящая для вас комната. Марта поможет вам устроиться, а я прошу меня извинить.

Вяземский быстрым шагом двинулся по выложенной плитками дорожке, стараясь стряхнуть с себя странное ощущение и оцепенение. Он услышал сказанное в спину, но не подал виду.

— Но нужно, чтобы кто-то ответил на мои вопросы…

Мирослава была поражена гостеприимством, с которым её встретила Марта. Эта женщина была неутомима по части вопросов и ответов на них. Вскоре она призналась самой себе, что Марта была способна дать фору даже ей.

Они расположились на светлой кухне с множеством небольших квадратных окон, через которые без препятствий проникали проснувшиеся солнечные лучи. На прямоугольном столе величаво возвышался самовар, сверкающий своими начищенными боками.

Мирослава ещё в поезде успела поразиться: густым сосновым лесам со значительным количеством клёна, широким полям, лазурным и прозрачным озёрам. Поездка позволяла любоваться девственной природой, пока они неспешно приближались к селу, расположенному на живописной равниной местности в окружении лугов и пашней.

Как только поезд прибыл, и Мирослава вышла на перрон, то, поглядывая на ждущих так же, как и она, автобус, поняла, что оказалась на пути к совсем другому миру — незнакомому и более живому. Все, с кем Мирослава делила путь от столицы до Петрозаводска, словно скинули с себя лишнюю шелуху и с интересом глазели по сторонам.

В столице было не принято открыто выражать свои чувства, тем более столь позитивные и почти детские, но здесь, в одной ночи пути, можно было стать кем-то другим, лучшим, чем ты есть. Семейная пара, не перемолвившаяся за весь путь и словом, — жена с короткой стрижкой и завитыми локонами, чей наряд выглядел согласно веянию моды, которая гремела последние недели: приталенное платье по колено со скромным вырезом, шляпка с цветками, кокетливо повёрнутая набок, нитка искусственного двойного жемчуга, свисающего ниже груди, и перчатки до локтей, — сидела с выпрямленной спиной в одной позе, лишь изредка шевелясь, доказывая, что она живой человек, в то время как муж лениво листал газету. Никто из них даже не взглянул в окно поезда, но зато сейчас они несмело обменивались впечатлениями и во все глаза разглядывали людей, которые ранним утром бодро шли на работу, хвойный лес по другую сторону от железной дороги, внушающий страх своими тёмными очертаниями и глухими звуками, и попутчиков.

Недалеко от супружеской пары стояло с десяток человек, которые были одеты в свободные штаны грубой ткани и льняные рубашки, обвязанные на талии поясами с длинной кисточкой. Это были жители села, возвращавшиеся с работы из столицы в родные края. На них и Мирослава с любопытством глядела, не отставая в этом от остальных приезжих. Но больше всех ей понравилась молодая светловолосая девушка в зелёном платье, которая стояла совсем неподалёку от неё и нетерпеливо выглядывала автобус, сгорая от предвкушения, читавшегося в нетерпеливом постукивании носком закрытой туфли. Помимо небольшой потрёпанной сумки, у неё на плечевом кожаном ремне болтался фотоаппарат. Мирославу это немного удивило. Неужели кто-то из их конкурентов вызнал об этих убийствах и прислал своего человека? Но пока она продолжала посматривать на неё, то вместо работы почему-то думала, что ей бы тоже хотелось бы воспринимать свою поездку, как приключение, как этой девушке.

Стоило всем сесть в автобус, так уже никто не мог оторвать взгляд от красочных видов за окном. Солнце медленно поднималось, и вслед за ним просыпалась жизнь: на полях, где трудились люди, в лесных просторах, которые при утреннем свете казались более приветливыми. В сёлах же она уже давно била ключом: расхаживали коровы и лошади под предводительством пастухов. В отличие от столицы, которая, казалось, начинила просыпаться только к обеду, при этом не выглядя дружелюбной, здесь же те же люди, деревья, цветы приобретали совсем другие оттенки: более насыщенные, лучистые и броские. У Мирославы возникло чувство, словно она никогда прежде не видела настоящей жизни. Даже чужое в этих краях воспринималось, как своё, родное.

Всюду докуда могли видеть глаза и даже дальше, расстилались засеянные поля, которые вскоре сменились озёрной спокойной гладью, вдалеке несмело блистали купола церкви, а затем взору предстали и двухэтажные, и одноэтажные дома, в одном из которых, неожиданно для самой себя, Мирослава сейчас и очутилась.

Не насытившись по пути, она продолжила с жадностью изучать своего провожатого и людей, пока они ехали по неровной дороге. Её провожатый отличался от местных тем, что носил кожаный длинный плащ, который облеплял его мощную спину и плечи, словно вторая кожа, светлую тканевую рубашку и широкие штаны.

Мирославу искренне поразил его выбор верхней одежды. Как ему нежарко летом в их краю? В столице пусть солнце и было редким гостем, но даже там в плаще летом оно бы не сжалилось над человеком. Но по её провожатому, имя которого она забыла спросить в самом начале, а при кочках вести беседу было неудобно, нельзя было сказать, что ему жарко. Не считая чудаковатого выбора в одежде, он выглядел почти так же, как и местные мужчины, если коснуться высокого роста и широких плеч.

В остальном он снова выделялся на фоне пшеничного цвета волос и светлых глаз своими темно-рыжими волосами, слегка вьющимися на кончиках, такого же оттенка бородой и темно-карими глазами. Мирославе понравились его волосы, отдающие на солнце почти бурой рыжиной. Сама же она всегда мечтала об оттенке волос поярче, чем просто черные, и глазах, которые не напоминали бы речную, бесцветную гладь.