Мирослава сглотнула, почувствовав раздражающую стенки горла сухость.

— Ты несправедлив. Что я такого сделала? — неуверенно вопросила она.

— Ничего такого — ты права! — ещё сильнее задёрнув полы пыльника, — настолько, что ткань даже затрещала — рявкнул он. — Для столичных твоё враньё и приукрашивание наверняка сущий пустяк!

Мирослава чуть ли не задохнулась от возмущения — до того обвинение было нахальным и необоснованным. Она никогда не умела сдерживать своё негодование и не собиралась терпеть такого к себе отношения впредь, поэтому тут же яростно отозвалась:

— Не смей так говорить! Кто дал тебе право судить меня? С чего ты взял, что один неблаговидный проступок — это все, что во мне есть? Ты совсем ничего не знаешь, а всё туда же, как и все мужчины — веришь в то, что лучше всех во всём разбираешься!

Мирослава ожидала отпора, может быть, даже криков, ведь в прошлый раз Мстислав реагировал именно так, но сейчас он просто коротко взглянул ей в глаза и отвернулся.

— Забудь. Приходи завтра на рассвете на кладбище, если хочешь. Надо поскорее покончить с этим делом, чтобы ты исчезла с глаз моих.

Мирослава отшатнулась от него, но удержала лицо. Она вскинула подбородок, но Вяземский уже не смотрел на неё.

— Шеф! — послышалось со всех сторон разными голосами и интонациями.

— Замолчите и делайте, что велено, — ледяным тоном произнёс Мстислав, а затем твёрдым шагом двинулся вглубь леса. Тени обступали его со всех сторон, словно желая поскорее спрятать.

— Мирослава, он это не всерьёз… Просто накипело, с ним такое бывает.

Она почувствовала тёплую ладонь Линнеля на своём плече и кивнула. Затем она наклонилась, чтобы застегнуть обувь, и бодрым голосом сказала:

— Спасибо за поддержку, но не стоит из-за меня вам ругаться с ним. На моём пути уже встречались подобные мужчины. — Она уверенно улыбнулась парням, которые застыли с сочувствующими лицами. — Он не первый и не последний. Обидно только то, что мне показалось, что он другой.

— Шеф не плохой человек, — тут же произнёс Раймо, за что получил сильный удар локтем в бок.

— Я и не говорю, что плохой, — спокойно согласилась Мирослава. — Я просто думала, что он другой.

И больше не желая это обсуждать, она пошла за Вяземским, чья широкая спина всё ещё оставалась хорошим ориентиром, несмотря на мглу. Потом она попыталась доброжелательно попрощаться с парнями, но те вызвались проводить её до дома вещуньи, когда они вышли из леса. Мстислав их порыв никак не прокомментировал, а просто молча пошёл в сторону своего дома.

По возвращению на пороге Мирославу встретила взволнованная и бледная Ингрид, которую она поспешила заверить в том, что ничего непоправимого этой ночью не произошло. Успокоив подругу, Мирослава сначала попросила вынести ей мокрую тряпку, чтобы вытереть грязные ноги, а затем сама отправилась к умывальнику, надеясь, что воды ей хватит для того, чтобы отмыться. На кухонном столе догорали свечи, рядом стоял чугунный чайник, две кружки, накрытый пирог и варенье из земляники в блюдце.

Мирослава стала раздеваться, не беспокоясь, что кто-то из мужчин последует за ней, и принялась тщательно отмывать загрязнённые участки.

Вещунья задержалась на пороге дома, беседуя с Ииро, который почему-то попросил Ингрид приглядеть за ней. Мирослава ненароком удивилась тому, как свободно и тепло они могут общаться. В участке всё было иначе. Но это было совсем не её дело, поэтому она снова взяла кусок жёсткого мыла и стала тереть кожу до покраснения.

— Ты уже довольно чистая, милая, тебе разве так не кажется? — тихо поинтересовалась Ингрид, в какой-то момент оказавшаяся за спиной.

— Я куплю тебе другое мыло и завтра наберу свежей воды, — отозвалась Мирослава не останавливаясь. — Просто я сильно запачкалась.

— Понимаю, — сказал Ингрид, а затем подошла поближе и ласково отняла уменьшившийся кусочек мыла.

Мирослава не стала сопротивляться, а просто умылась и пошла в сторону спального места.

— Ты потратила много сил. Нужно поесть.

Мирослава на ходу развернулась, покорно села на скамью и съела кусок пирога, запив его горьким отваром с календулой, полынью и мятой. На языке остался землистый привкус, и его не смогло перебить даже чересчур сладкое варенье, от которого на зубах поскрипывал сахар. Ингрид проследила за тем, чтобы она выпила отвар до конца, а затем помогла ей, как маленькой, переодеться в ночную рубашку и положила Мирославу к стенке, накрыв тяжёлым одеялом, который пах сушеными травами и немного шерстью. Затем Ингрид тоже переоделась и тихо легла рядышком, пожелав спокойной ночи. Мирослава ответила взаимностью, отвернулась к стенке и почти сразу уснула.

Снилось ей что-то зыбкое — картинка колыхалась, теряя и обретая чёткость раз за разом. Мирослава во сне стояла в свете луны и тёмного неба, глядя куда-то вдаль, и чувствовала, что вот-вот произойдёт что-то важное, что-то, что ей необходимо увидеть. Она изо всех боролось с белой пеленой, которая застилала ей зрение, но сквозь неё могла увидеть лишь серебристый яркий свет, которым луна покрывала мир. Мирослава не желала больше быть узницей своей слабости и настырно продолжала пытаться понять смысл происходящего, отказываясь от реальности и всё больше погружаясь в мир снов.