Хотя Дуглас исторически страдал от обвинений в подлых мотивах, он, вероятно, ещё больше мучался от неявного предположения, что его мера была равносильна простой капитуляции Небраски перед рабством. Это предположение часто высказывается даже без вопроса о том, каким на самом деле Дуглас считал эффект от отмены Миссурийского компромисса. Безусловно, отмена устраняла исключение рабства, и, конечно, это вызывало возражения у антирабовладельцев. Но отмена ни в коем случае не была предложением предоставить рабству право голоса в Небраске. Скорее, это было предложение отменить одну форму контроля, а именно исключение Конгресса, которое, по общему мнению, было неконституционным в любом случае и которое фактически было признано неконституционным Верховным судом три года спустя, и заменить его другой формой контроля, а именно местным регулированием через демократический процесс. Такой контроль, по мнению Дугласа, означал, что народ Небраски сделает территорию свободной. Во время принятия Компромисса 1850 года он заявлял: «У нас есть огромная территория, простирающаяся от Миссисипи до Тихого океана, которая быстро заполняется выносливым, предприимчивым и трудолюбивым населением, достаточно большим, чтобы образовать по меньшей мере семнадцать новых свободных штатов, половина из которых, как мы можем ожидать, будет представлена в этом органе в течение нашего дня… Я думаю, что могу с уверенностью предположить, что каждый из них будет свободной территорией и свободным штатом, независимо от того, запретит ли Конгресс рабство или нет». В 1854 году и на протяжении всей своей карьеры он продолжал верить, что применение принципа народного суверенитета сделает все территории свободными. Но помимо этой санкции, в случае с Небраской он также считал, что территория дополнительно защищена тем фактом, что климатические и физико-географические условия будут служить препятствием для рабства. Во время дебатов по Небраске он написал в одну из газет Нью-Гэмпшира, что каждый разумный человек знает, что предлагаемая отмена — «вопрос, не имеющий практического значения», поскольку, по его словам, «все честные люди, понимающие предмет, признают, что законы климата, производства и физической географии исключили рабство из этой страны». [280]

Функционально Дуглас был противником рабства в том смысле, что он не хотел, чтобы рабство распространялось на территории. Но он не был противником рабства в том же смысле, что Чейз и Сьюард. Он не соглашался с ними отчасти потому, что готов был полагаться на физические условия, чтобы не допустить рабства, а они — нет; он готов был полагаться на местные решения, чтобы не допустить рабства, а они — нет. Но не всегда признается, что их разногласия лежат глубже, чем просто разногласия по поводу того, какое влияние на рабство могут оказывать физические условия и местные решения. Они также не соглашались с тем, должны ли Соединенные Штаты придерживаться национальной политики в отношении института рабства. В каком-то смысле исключение рабства к северу от 36°30? (а также на Северо-Западной территории в соответствии с Ордонансом 1787 года) воплощало такую политику. Она косвенно признавала необходимость уступить Югу некоторые территории, но при этом устанавливала своего рода национальное предпочтение свободы перед рабством. Отмена исключения могла привести или не привести к появлению рабов в Небраске, но это, безусловно, означало бы отказ от национальной политики. Таким образом, даже если закон Канзаса-Небраски не способствовал бы распространению рабства, он все равно вызывал возражения у антирабовладельцев, поскольку отменял политику неодобрения рабства и устанавливал, что рабство — это местный вопрос, а не предмет какого-либо национального предпочтения в ту или иную сторону.

Дуглас горячо верил в демократический принцип местной автономии, но его оппоненты не менее горячо верили в моральный примат свободы. Дуглас, очевидно, считал, что рабство можно и нужно не допускать на новые территории и что это можно сделать на местном уровне. Противники рабства считали, что рабство нарушает национальные ценности и что оно слишком важно, чтобы противостоять ему ограниченными или местными средствами. Дугласа устраивало сдерживать рабство, не осуждая его, но в глазах свободных поработителей человеку, который не осуждает, нельзя было доверять сдерживание. Дуглас больше заботился о Союзе, чем об искоренении рабства, и никогда не доводил проблему рабства до такой степени, чтобы она стала слишком тяжелой для Союза. Многие противники рабства считали, что Союз вряд ли стоит сохранять до тех пор, пока в нём существует рабство. Таковы были барьеры, которые всегда, в самые критические моменты, возникали между антирабовладельческой позицией Дугласа и антирабовладельческой позицией свободных тружеников.

В эпоху множества бесполезных мер закон Канзаса-Небраски приблизился к вершине бесполезности. Как бы его ни оценивали, он кажется бесплодным с точки зрения положительных результатов. Даже на уровне простой политической комбинации он не оправдал ничьих ожиданий, поскольку, хотя он объединил голоса северян, которые надеялись получить трансконтинентальную железную дорогу, и южан, которые надеялись или были побуждены надеяться на расширение рабства, последующий законопроект о железной дороге не прошел, и, несмотря на годы беспорядков, в Канзасе так и не появилось рабство, разве что в номинальном смысле. Однако за принятие законопроекта нация заплатила непомерно высокую цену.

Одним из самых пагубных последствий этого стало загрязнение доктрины народного суверенитета путем использования её в качестве средства для открытия свободных территорий для рабства. Когда Дуглас использовал её таким образом, это привело к тому, что люди забыли (и даже последующие историки забыли), что до 1854 года народный суверенитет обладал важным потенциалом как возможное средство блокирования распространения рабства, не вызывая политических конвульсий. Конечно, он не гарантировал свободу, но Дуглас верил, как верили Полк, Уэбстер и другие, что люди, которые будут заселять территории, не захотят рабства. Таким образом, народный суверенитет можно рассматривать как менее хлопотный способ добиться всего того, чего добился бы Уилмот Провизо. Антирабовладельцы, которые хотели «сдержать» рабство умеренными методами и добиться свободы без кризиса — например, такие, как Линкольн, — имели все основания отнестись к этой идее серьёзно. До 1854 года народный суверенитет был, возможно, лучшей надеждой страны на то, чтобы сохранить территории свободными и в то же время избежать междоусобной розни.

Но когда Дуглас, широко подмигнув южанам в Конгрессе, предложил им проголосовать за народный суверенитет как средство отмены гарантий свободы к северу от 36°30?, он окончательно дискредитировал свою собственную доктрину в глазах всех потенциальных сторонников борьбы с рабством. Их отвращение к его уловке укрепило позиции боевиков в рядах антирабовладельцев — таких, как Самнер и Чейз. Антирабовладельцы больше никогда не доверяли Дугласу, даже когда он впоследствии сражался за свободу в Канзасе. Ни одно событие этого периода — даже решение по делу Дреда Скотта — не стимулировало антирабовладельческие элементы к таким шагам, как попытка аннулировать Закон о беглых рабах с помощью неблагоприятного законодательства штатов и одобрение применения насилия со стороны Джона Брауна. Таким образом, Акт Канзаса-Небраски далеко перекрыл умеренные способы действий, которые могли бы использовать антирабовладельческие силы, и лишил Дугласа того реального влияния, которое до 1854 года он ещё мог оказывать на формирование антирабовладельческой политики.

Эти последствия были очевидны только в перспективе времени, но быстро стало ясно, что Канзас-Небраска разрушила господство демократической партии в свободных штатах, а также нарушила баланс биссектрис внутри Демократической партии. При любом анализе динамики юнионизма важно понимать, что со времен Эндрю Джексона демократы были доминирующей партией как на Севере, так и на Юге. Сила каждого географического крыла в своём регионе давала ему право голоса в делах партии и делала его ценным союзником для другого крыла. Короче говоря, Демократическая партия была мощной силой национализма, потому что ни одно из её секционных крыльев не было настолько слабым, чтобы подчиняться другому, в то время как каждое из них было достаточно сильным, чтобы оказывать сдерживающее влияние на другое. Так, Джексон в 1828 и 1832 годах, Ван Бюрен в 1836 году, Полк в 1844 году и Пирс в 1852 году получили большинство голосов как в рабовладельческих, так и в свободных штатах. В Конгрессе два географических крыла партии были довольно равномерно сбалансированы. В Палате представителей в 1847–1849 годах было 108 демократов (против 115 вигов), из которых 54 представляли свободные штаты и 54 — рабовладельческие. В первом Конгрессе при администрации Тейлора-Филлмора демократы, насчитывавшие 116 членов, имели большинство в палате; 55 из них были от свободных штатов, 61 — от рабовладельческих. Во втором конгрессе режима Тейлора-Филлмора их общее число возросло до 141 члена, разделившись между свободными и рабовладельческими штатами на 81 и 60 соответственно. В Конгрессе, принявшем закон Канзаса-Небраски, их число достигло нового максимума — 162, причём демократы от свободных штатов преобладали над демократами от рабовладельческих штатов в соотношении 91 к 67. [281]

Но реакция на Канзас-Небраску была ожесточенной, и на выборах в Конгресс в 1854 и 1855 годах северные демократы потерпели сокрушительные поражения. Эти поражения повлекли за собой внезапный подъем новой политической организации, партии «Незнайка», а также распад партии вигов и зарождение Республиканской партии, что потребует обсуждения в одной из последующих глав. Из-за этих сложностей Дуглас всегда в своей лучшей партийной манере утверждал, что именно «Незнайка», а не оппозиция Канзас-Небраска, стала причиной поражения демократов в 1854–1855 годах. Но хотя можно спорить о том, что стало причиной такого результата, нет никаких сомнений в том, что он был масштабным. В то время как демократы сохранили все, кроме четырех, из 67 мест в рабовладельческих штатах, которые они занимали, они смогли сохранить только 25 из 91 места в свободных штатах, которые они завоевали в 1852 году. [282] Эта потеря 66 из 91 места в свободных штатах так и не была восстановлена. Демократическая партия, конечно, выиграла ещё одни президентские выборы в 1856 году и получила контроль над Палатой представителей на тех же выборах. Но в 1856 году Бьюкенен получил лишь пять из шестнадцати свободных штатов, и своим избранием он был обязан в основном поддержке южан. Северные демократы никогда больше не были в два раза многочисленнее южных демократов в Палате представителей до окончания Гражданской войны. Дуглас оставался выдающимся демократом в стране, но его причисляли к фракции меньшинства в его собственной партии. Демократическая партия оставалась двуполой в том смысле, что она была активна в обеих секциях и стремилась проводить политику, которая была бы приемлема для обеих, но равновесие внутри партии не пережило отмены Миссурийского компромисса. Эффект был кумулятивным: восприимчивость Демократической партии к контролю Юга ослабила её на Севере, а её слабость на Севере увеличила её восприимчивость к контролю Юга.