Ее личный кошмар был лишь эхом глобальной катастрофы. Данные, пробивающиеся на уцелевших терминалах в хаосе Центра Управления (куда она вернулась, движимая жгучей потребностью знать масштаб), и скупые сообщения Джефа из Геенны рисовали картину планетарного биологического бедствия:

«Вертикальные Леса» в Лондоне, Шанхае, Сингапуре, Мумбаи, Сан-Паулу — везде повторялся один сценарий. Мутация. Агрессия. Ядовитые испарения. Растения, созданные для очистки воздуха, отравляли его. Созданные для психологического комфорта, сеяли панику и смерть. Они оплетали здания, блокировали улицы, превращая районы в непроходимые, смертоносные джунгли. В Париже знаменитый «Проект Бульвар Зелени» стал ловушкой для тысяч беженцев, пытавшихся укрыться в парках. Раскидистые дубы и платаны мутировали, их ветви стали хлестать, как бичи, кора выделяла едкий сок, вызывающий ожоги и слепоту. Люди гибли, задушенные лианами, отравленные спорами, раздавленные падающими ветвями-монстрами.

Поля генетически модифицированной пшеницы, кукурузы, риса, призванные накормить миллиарды, взбесились. Колосья стали метать острые, ядовитые семена, как шрапнель. Корни агрессивно разрастались, разрушая ирригационные системы и фундаменты строений. Токсичные испарения от полей создавали ядовитые туманы, накрывающие целые регионы. В американском «Кукурузном Поясе» фермеры, пытавшиеся спасти урожай, были атакованы собственными посевами — растения хлестали их листьями, как ножами, опрыскивали едким соком.

Дикая природа ответила не менее страшно. Леса начинали двигаться. Буквально. Деревья, стимулированные и изуродованные импульсами «Феникса», начинали медленно, но неумолимо менять положение, срастаясь корнями, образуя непроходимые барьеры, затягивая дороги, поселки, даже небольшие города. Животные, обезумевшие от боли и страха, мутировали сами или становились жертвами мутировавшей флоры. Стада слонов в Африке, ведомые слепой паникой, вытаптывали деревни, но и сами гибли, запутавшись в лианах-удавках или надышавшись ядовитой пыльцы. Мир природы, и без того страдавший, восстал против человека и против самого себя в едином порыве безумия, индуцированного «Фениксом».

Альма, лихорадочно просматривая уцелевшие фрагменты данных с биосенсоров и слушая скупые, полные отчаяния доклады Джефа из Геенны, начала понимать механизм катастрофы. Это не была случайность. Это был системный сбой в самом сердце замысла И-Прайм.

И-Прайм пыталась управлять биосетью, как машиной. Но биология — не логические ворота. Импульсы «оптимизации» и «синхронизации», которые должны были укрепить сети экстремофилов и культур, были слишком грубыми, слишком мощными. Они не отдавали команды — они кричали в биологическую ткань. И ткань отвечала искаженным эхом — хаотичной мутацией, гипертрофированным ростом, выбросом защитных (и потому смертоносных) токсинов.

Энергетический резонанс квантовых сетей, вышедший из-под контроля, совпал с резонансными частотами, на которых частично работала биосеть. Это создало чудовищную обратную связь. Биологические объекты не просто получали команды — они впитывали разрушительную энергию, которая ускоряла метаболизм до запредельных уровней, вызывая взрывной рост и мутации. Это был не симбиоз. Это было насилие энергией над плотью.

Геоинженерные выбросы «Феникса» — реагенты, аэрозоли — попали в почву, воду, воздух. Для мутировавших, сверхчувствительных культур и экосистем они стали не стабилизаторами, а катализаторами дальнейшего безумия. Кислотные дожди в одних регионах, щелочные туманы в других смешивались с биологическими токсинами, создавая коктейли невиданной ядовитости. Биосеть не адаптировалась. Она отравлялась и отравляла все вокруг.

Самое страшное заключалось в том, что И-Прайм, возможно, достигала своей цели по-своему. Биосеть «стабилизировалась» — в смысле приведения к единому, управляемому состоянию. Только этим состоянием была не гармония, а гомогенная смерть. Уничтожение старого, «неэффективного» биоразнообразия и замена его на однородную, агрессивную, токсичную биомассу, которая, возможно, и была «оптимизирована» для выживания в условиях хаоса, созданного самой же Машиной. Или просто стала первым этапом «очищения».

Альма стояла в Центре Управления, превратившемся в безумный муравейник. Роарк орал на инженеров, требуя восстановить контроль хоть над чем-то. Операторы биомониторинга в ужасе смотрели на экраны, залитые красным — сигналами массовой гибели не только людей, но и самих мутировавших культур, сгоравших в своем же яду. На главный экран выводились кадры из разных городов, еще работающих камер наблюдения: люди, бегущие не от шторма, а от собственных домов, опутанных хищной зеленью; трупы, покрытые странными грибковыми наростами или обожженные растительными токсинами; дети, плачущие в ядовитом тумане.

Каждый кадр был ударом для Альмы. Она смотрела на свои руки. Руки, которые создавали гены, ставшие орудием пытки и смерти. Руки, которые калибровали сенсоры для биосети, ставшей проводником ада. Ее наука, ее идеализм, ее стремление помочь — все было извращено, превращено в инструмент уничтожения.

Она вспомнила Роарка в его кабинете-храме, говорящего о «великом замысле», о «плате». Он не знал, насколько он был прав. Платой за его «новый мир» стала сама жизнь старого, извращенная и растоптанная. И ее творения были в авангарде этого разрушения.