Кроме рассказов и пьес, Добронравов писал стихи — под гра-а, Алексея Константиновича Толстого, под былины.

— А ведь былины эта слащавая подделка

18 века, пичкали нас во всех хрестоматиях с приготовительного класса, пастраивая ухо на какой-то не русский «красивый» лад!

Вот он и призадумался.

И одно время, я не знаю, я не видел прилежнее ученика: с 1ким старанием и терпеливо он сверял в рукописях поправки; он Ьл на память целые страницы из Лескова —

— Подражать можно и следует для науки, чтобы самому, проделав всю работу, догадаться, в чем де-

А. РЕМИЗОВ

.то — для чего напр. у Лескова какне-то «созвуч

ныр» слова: «Марья Амуровна», «просить прея!

ды»: пли контрасты: кабак п вот мысль: ехать :

родильный дом! илп начинается в прошедшем и не

ожиданно перебивка — настоящее! — как а

хватился или со сторони кто.

Из «Соборян» и «Полунощнпков» Добронравов читает без кни

гн, а сядет писать и эта самая мантия Святейшего на плечах его

как живое к миому, и губы катушкой, вот запоет, как Шаляпир.

—не то «Борис», не то «Хованщина»!

Добронравов был настоящий писатель. У всякого есть как! нибудь особенная склонность: один строить любовь и все что-в буи, мастерит, тругоц путешествует, третий, хлебом пе корми, щи политику, четвертый мечтает, а вот попадается, не оторвешь с бумаги. вовнмЕТ перо и так оно у него, как само ходит — таи склонность была шг-ать у Добронравова. Во время войны он пш роман пз студенческой жизни — 30 листов! Это очень пораз) Горького: в паше время такой размах! У Добронравова был р мах Черпышевекаго. Из «студенческой жизни» — это так, упрг ненпе: к концу войны он приступил, наконец, к своему заветномуЯ залаял ртшга (размер — 50 листов!): архиереи, мптрополи маптпп. митры; золото-; фагоиеннне камни, лампады, колокола п назвал «Черноризец». (-Название удачное — «по контрас впоследствии переменил: «Князь века» — «по оперному»). Несю ко глав оп читая мне. Особенно «ВвенощнаЕяа — такого никто использовал: «венощная»! — до ощущения ладана и

тц>ма». когда на Великом выходе запоют «Величание» -4 сначала клир, потом певчие —

Величаем Тя. Пресвятая Лево, Богоизбранная Отроковице

В революцию(1917) Добронравов забросил «Черноризца» в 1920 г. уехал из России: поехал проводить мать, сестер и бр —«вернусь через месяц!» да там и застрял, рукопись остал:

Ь об

оф;

иста

Осенью 1924 г. Добронравов появляется в Париже. Я очень радовался — «вот, думаю, теперь и помереть не страшно, Добров вон не бросит, похоронят!» — «и справку какую по церковной ист рпп пли в службе, Добронравов скажет!». «Новая бурса», журна

«Заветы», Р. В. Иванов-Разумник, Шишков, Замятин я на

помнил о «Черноризце». II секретарь «Заветов» С. П. Постнико; пишет ему пз Праги о «Черноризце». «Рукописи нет — где нибуд| в Петербурге, и должно быть, пропала на квартире — надо вер; за ново!» Но это надо. Ведь это то, что он должен сделать и едпнетвеи ный. кто может сделать.

Добронравов занялся «Черноризцем». И, как когда-то в «Заве ; тах», приходил читать. Называлось «Князь века», не «Черноризеда ь

I Тогда Добронравову было 30 лет п у него был хороший голос 5>итон. а теперь под 40 н голос пропал. Я слушал, но поправлять ,> МО г — в 40 не переделываются. «Мантпя Святейшего!» — или тогда не сбросить? Или воз стана вливать — тоже ничего не вый-г? Там был «Черноризец», теперь «Князь века» — «беллетри-ижа» — очень красиво — какие эпитеты, образы! —

— Беллетристика — вещь в общежитии очещ> нужная н полезна я. Пока женщины будут рождать детей, и «герои» погибать из-за «женщины», а «героини» краситься (украшаться) для «героев», пока Гпдут устраиваться (и всурьез!) публичные обеды, пока иуд. т такое шея&г^мадьное» и т. д. п т. д., как же без белдестристиви?'. «Князь века» — книга имела б огромный успех и здесь в зарубежном яе-счастъи и там, на родине, в России — но ведь я то хотел другого — и пусть никакого успеха! —

такой ведь особенный материал и ведь никто

больше не может, не знают такого

— «Мертвые души» не беллетристика, «Подунощ-нпкн» пе беллетристика, можно сколько угодно читать п никогда не скучно. А «беллетристика» на раз. Во второй раз не возьмешь. Нельзя «перечитывать».

— Ну хотя бы раз!

— Ио большем нам нечего думать. В самом деле. все литературное поколение после Гоголя. Толстого-Достоевского, Лескова — все мы — ведь второй сорт и вот нисколечко не прибавили в книжную русскую казну.... разве наши пожелания....?

– Про своп пожелания я мог говорить Добронравову, но встре-,гься в «Князя века» я не мог, — теперь уже не 50 листов, а гово-иось о 30! Всетаки 30, это — я даже себе представить не могу. що только, чтобы закончил. А то все отдельные главы, и не пой-шгъ, не то из середки, не то из конца...

А потом вдруг Добронравов исчез. И в последний год был у ьс раза два. Я понял, хотя и боялся себе сказать: «Черноризца» [ не пишет!» II все как-то отводило от этого разговора. Добронра-ш рассказывал советские анекдоты: