Глыбы утренней зыби скользнули, как ртутные бритвы, Но подножью громады, и, глядя на них с высоты, Стал дышать броненосец, а ожил. Пропели молитву. Стали скатывать палубу. Вынесли в море щиты.

А на деке роптали. Приблизившись к тухнувшей стерве, И увидя, как кучится слизь, извиваясь от корч, Доктор бряк наобум: — Порчи нет никакой, это черви. Смыть, и только, — и — кокам: — Да перцу поболее в борщ. За обедом к котлу не садились, и кушали молча Хлеб да воду, как вдруг раздалось: — Все на ют! По

местам! На две вахты! — II в кителе некто, чернея от желчи, Гаркнул: — Смирно! — С буксирного кнехта грозя

семистам.

— Недовольство?! Кто кушать, — в камбуз. Кто не хочет, —

на рею. Выходи! — Вахты замерли, ахнув. II вдруг, сообща, Все пустились в смятенья от кнехта бегом к батарее.

— Стой! Довольно! — Вскричал озверевший апостол

борща.

Часть бегущих отстала. Он стал поперек. — Снова шашни?!-Он скомандовал: — Боцман, брезент! Караул, оцепить! — Остальные, забившись толпой в батарейную башню, Ждали в ужасе казни, имевшей вот-вот наступить. Шибко бились сердца. II одно, не стерпевшее боли, Взвыло: — Братцы! Да что ж это! — II, волоса шевеля,

— Бей их, братцы, мерзавцев! За ружья! Да здравствует

воля! — Лязгом ружей н ног откатилось к ластам корабля.

II восстанье взвилось, шелестя, до высот кабестанов, И раздулось, и там кистенем описало дугу.

Б. ПАСТЕРНАК

— Что нам изапуски бегать! Да стой же, мерзавец!

Достану! — Трах-тах-тах... Вынос кисти но цели и залп па бегу.

Трах-тах-тах... II запрыгали пули по палубам, с палуб, Трах-тах-тах... По воде, по пловцам. — Он еще на борту?! — ЗалйИ в волу и в воздух. — Ага! Ты звереешь от жалоб?! — Залпы, залпы, и за ноги за борт и марш в Порт-Артур.

А в машинном возились, не зная еще хорошенько, Как- на шканцах дела, когда, тенью проплыв по котлам, По машинной решетке гигантом прошел Матюшепко, II, нагнувшись над адом, вскричал: — Степа! Наша

взяла! — Машинист поднялся. Обнялись. — Попытаем без нянек. Будь покоен! — Под стражей. А прочим по пуле и вплавь. Я зачем к тебе, Степа, — каков у нас младший механик? — Есть один. — Ну и ладно. Ты мне его наверх отправь. — День прошел. На заре, облачась в дымовую завесу, Крикнул в рупор матросам матрос: — Выбирай якоря! — Голос в облаке смолк. Броненосец пошел на Одессу По суровому кряжу, оранжевым крапом горя. Новый Мир Кн. II. Москва. 1926 г. Б. Пастернак

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА.

«Борщъ кушать было невозможно, всл-Ьдств1е чего команда осталась безъ приварочнаго об-вда и кушала только хльбъ ст. водою».

Изь д-вла Л; 3769 — 1905 г. Д-та Полицш 7-го делопроизводства о бунт-в матросовъ на броненосцв «Князь Потемкннъ Таврпческш». Показаше матроса Кузьмы Перелыгина.

«Ребята, почему не кушаете борща?» — «Кушай сам:,, а мы будемь кушать воду съ хл-вбомъ».

Изъ «Правды о Потемкинь», написанной мшшо-машнннымъ квартнрмейстеромъ первой статьи броненосца «Князя Потемкина Таврическаго» Аеанастемъ Матюшенко.

Шканцы — средняя часть корабля. Считается самой почетной и даже священной его частью.

Кнехт — железный столбик для зацепки каната.

Скатить палубу значит вымыть ее, закрыв люками входы во все находящиеся помещения.

Батарейная палуба с башнею — бронированная надстройка на средине броненосца со входами в машинные и минные части и в арсенал.

Щит — железное приспособленье, служащее прицелом для оружейной стрельбы на маневрах.

Камбуз — судовая кухня.

Спардек — площадка, которая образуется потолком надстройки, имеющейся в средней части корабля.

Ют — часть кормы до бизань-мачты.

Б. Пастернак

Марина Цветаева

КАЗНЬ СТЕЦЮРЫ

(Новелла)

А было Стецюре 20 годов, Он работал борца. У Труцци. Звался Бовой, весил 6 пудов И не знал ни журбы, ни грусти.-

Но тут революция — наперерез Цирк подумал да рухнул. Арбитр с кассой махнул в Бухарест, Директора взяли «на муху».

Что ж его делать? Пропасть же одну Некуда парню деться, День голоднул, другой голоднул И заделался красногвардейцем.

Канонады снарядов взрывали обрыв. Контузия резала кожу Глотая пули с коня комбриг Щерился вырванной рожен.

Когда ж из под Киева и на Чонгар Он с пехтурою драпал — В оскале ботинка гнила нога И зевала рана по храпу.

И. СЕЛЬВИНСКИЙ

Очнулся, сказал по привычке «ура», Но вокруг лишь степь да небо. Волчьими сотнями выл буран И трупами мерз Днепр.

Тут сховал он берданку, в город ушел Долю шукать у знакомых. И стал, опушив себе ноги душой, Курьером у Губисполкоме.