По смерти родителей этот младший священник (имя Николая скоро станет самым громким в Патарах!) широко раздавал наследство. И чем больше, тем большую чувствовал он радость — давать людям средства жить, выручать из беды, поддерживать жизнь — а радость — послушайте меня! — когда от нее радость и у других, как и тайная личная скорбь, глубят душу. А голубиная душа открывает «внутренее зрение»: что обыкновенно проходит незаметно за сутолокой и шумом рядовой жизни — сколько н земле народа! сколько жи-рядовой жизни — сколько на земле народа! сколько жи-— но такой так не пройдет

Был в Патарах один человек, не простой — Урс. И было у этого Урса три дочери. Очень их любил отец и никогда с ними не рас-

*) В изд. УМСА РКЕ53Е появится книга Алексея Ремизова «Николай-чудотворец». С любезного согласия издательства печатаются некоторые главы из этой книги.

тавался и все, что делал, делал для них — самому ему ничего уж не надо было, ему, хоть в книжный ящик залезай, вот тебе и дома, нет, хотелось их жизнь украсить — дать радость жизни. Ведь жить на земле — это великое счастье!

Большой город — жизнь жадная, цепкая: подавай без никаких или пропал! Выйдите вы днем, станьте где-нибудь у Орёга и-ш Ма<1е1е1пе, посмотрите кругом — идет народ — какая стена! — это человеческая воля, сосредоточенная в нескольких живейших центрах по боковым улицам, гонит и подгоняет весь этот человеческий заворот: бежать исполнить. Да, жизнь этого дневного часа — жесточайшая: не послушаешь или опоздаешь — пропал!

Сестры, чтобы жить в таком городе, морды куклам раскрашивали: раскрашенных отдавали закасчику Ивану Ивановичу, а этот закасчик нес в большой магазин для продажи. Если бы половину того, за что покупали в магазинах эти раскрашенные морды, перепадало сестрам, жили бы они, не тужа, но какая там половина! — заработка еле хватало на день, а одеться и на квартиру думать нечего. Урс служил в газетах по информации. Весь день в бегах. Надо, чтобы было интересно и схватить на-лету : чего еще не случилось, но что может произойтп. А если не было ничего особенного, надо было выдумывать. II что странно: на этом вся деловая жизнь стоит, без-того заскучалп б и дело б не делалось, а между тем цена этой выдумки — этой «ложной» информации — цена кукольных раскрашенных морд.

И из всех плоше всех ему было, хтому Урсу. Может, другой и нашелся бы, как обернуться в жизни, да и оп ];ак-нн-как всю жизнь карабкался, а вот сорвался —

А отчаяние, это вот что: не посидит человек на месте, одно возьмет, за другое схватится, и все бросает, закинет все дела ничего не интересно!

Поздним вечером лежит Урс на сомье, дети в соседней комнате морды куклам раскрашивают. (Приходил сегодня Иван Иванович, заказ принес — морда у него не бритая, а просто волос не растет, потная — вот уж кто никогда не отчаивается! — дурак не поймет, на что намекал!) И раздумался Урс и так раздумал, что куда ни ткнись, все стена: пропадут! И никуда не пойдешь, не объяснишь словами, что вот пропадаем! Ведь это и есть жизнь — стукотня —

и иначе невозможно; в этом и есть жизнь: одним надо пропасть, чтобы другие поднялись. Мечтать, чтобы иначе было в жизни, сделай милость! — когда защемит, выдирайся из тисков— «вставай проклятьем заклейменный...» — сделай милость! Но жизнь не переделывается: «пропасть или подняться» — во всем и всегда — «борьба», а «не развалясь». И когда есть силы, здоровье — и дело идет с успехом, это даже хорошо, весело: и пусть хлещет, видишь цель, знаешь, а когда достигнешь, и сам хлестонешь, весело! А когда силы не те — и удачи нет — вот руки п опустились и одно останется: пропасть. Ну, если он и пропадет — так п надо, пришел черед! — но им-то? да такое и в голову не придет: пропадать? Он один это чувствует и знает (разве можно забыть?), когда был молод, ничего не боялся, и как хочется жить, как все занимает, п на люди хочется н принарядиться хочется, ведь это такое счастье жить на земле! — и вот: «пожалуйте бриться!»

«кто стар или больной, беднота, отчаяние, все пусть соберутся, я ос-вожу вас!» И отозвались — все горе-горькое, и старость и болезнь и отчаяние, без числа нищих и от бедовой жизни. Он же велел построить огромный барак, расставить столы и всякое угощение. И собрав всех в этот барак, поил и кормил вволю. В расгар он вошел на пир. «Чего еще вам хочется?» — «Тебе знать, сам рассуди!» — «Л хотите я сделаю вас без печали и никто не будет знать никакой нужды?» — «Согласны». Тогда оставил он несчастных, п сам велел: с четырех концов поджечь барак. И загорелось. И все сгорелп, кто был в бараке — все горе-горькое и старость и болезнь и отчаяние и нищих без числа.»

«это будет последний и самый решительный бой!» —

Урс схватился за веревку Вот тебе и твердыня

«Не йе Ргапсе»! для которого океан с московскую Яузу — одни щепцы! И лезет Урс на мачту, единственное спасение, а сверху Иван Иванович (этот всегда успеет!) с мешком — раскрашенные из мешка морды — «неужто не поможет?» — «поможет!» да как саданет сапогом — Урс сорвался, а ветер шварк, захлебнуло волной — каюк! И горчайшее, тинистое, мутно — хоть бы! все равпо! не мучиться так! — зажмурил глаза. II вдруг воздухом

в лицо, глотнул глоток и ему совсем легко, смотрит: палуба, на палубе священник — молодой в сутане — море благословляет. И волны подобрались, рябят и тихо кругом. II все сужается, близится — священник совсем близко, совсем над ним, благословляет

Урс открыл глаза —

И странно: или все еще сон? этот самый священник — видел спину, как священник выходит пз комнаты. В соседней комнате темно, дети заснули. Урс погасил электричество, разделся и лег по-человечески.

А когда на утро он проснулся, пошарил на столе папиросы — пет ни одной! — свертывает пз окурочного табаку, языком муслит —? что такое? — глазам не верит: на столе — чек: Вапкегз Тгиз1 Сотрапу.