Тяжко ему о таком говорить было, они в общине что братья друг-другу. Легко ли от брата нож в спину получать…

— И ни разу не удалось нам выведать у тех, кто оставался после в живых, правду. Молчали. А стоило только им начать говорить, как лишались голоса, стоило начать писать — отнимались руки. Боле того, ни один не доехал живым до суда. Находили мы их в темницах уже белыми, обескровленными, будто жизнь из них кто выпил. Я в ведовстве не знаток, а даже мне понятно — темное колдовство над ними было, не иначе.

С каждым словом наемника старец становился все мрачнее. Черные-то вести были, страшные.

— Не хорошо это… — наконец тяжело сказал Гостомысл. — Верно сказать не могу, поглядеть бы на них надо было. Да только, пожалуй, что прав ты. По одному тому, что ты говоришь, уже ясно мне видится: колдовство это не простое — на жизни завязанное.

— Скверно, — согласно вздохнул Кирьян и мрачно посмотрел в глубины леса. — Хуже того, мы до сих пор не знаем, всех ли предателей в общине изжили… Решено было дать кровную клятву, принести обеты. Готовимся обряд проводить.

— Думается мне, что за этим ты ко мне и приехал, — по-доброму усмехнулся Гостомысл.

— Не стану лукавить, отче, — серьезно ответил наемник. — Есть у меня такой умысел. Хочу тебя просить провести обряд. Не знаю я ведуна сильнее тебя. Сильнее и надежнее. Худое время настало, нет веры людям.

Гостомысл помолчал, хмуро сдвинув седые косматые брови.

— Коли согласишься, то завтра и проведем. Чем раньше народ клятвой свяжем — тем лучше.

— Я проведу обряд, — наконец сказал старец.

Кирьян на мгновенье прикрыл глаза, переводя дух. Всеж Гостомысл жил затворцем, ни разу, сколько он себя помнил в этой общине, старец не покидал поместья.

— Спасибо, отче.

— После благодарить станешь. А пока, слышится мне, что ты еще не обо всем поведал, о чем хотел.

— Не обо всем, — тяжело проговорил Кирьян. — Есть у меня еще одна весть. Зиму-то у нас тихо было. Да вот с весны, что ни седмица — то кто-нибудь из братии да повстречается с таким зазывалой. Видно, всех гадов в нашей общине уже сманили, потому как оставшиеся не молчат об этих встречах — стали они к Голове приходить, о посулах докладывать. Тогда собрал он на вече самых доверенных ребят, и было меж нами решено, что один из нас, коли уж наведаются к нему, отказываться сразу не станет, а постарается выведать чего. Так и сделали.

— Уж не тебе ли выпало толковать? — спросил Гостомысл.

— Слава Богам, не мне, — покачал головой Кирьян. — Если бы первым взяли меня, я бы тут теперь не стоял, отче. Потому как шибко темное дело затевается. — Кирьян посмотрел на старца. — На жизнь Князя нашего покушение готовится. Большие деньги сулят за его голову.

Гостомысл остановился, сжалась сухая ладонь на рукояти посоха.

— Эвона как… — вздохнув, тяжко произнес старец.

Поднявшийся легкий ветер трепал его седые волосы, трепал у земли подол длинной рубахи. И все зябче становилось вокруг, будто сама природа чуяла его настроение, хмурилась разделяя его тревоги. Он поднял к небу лицо и, задумчиво щурясь, поджал губы.

— Чтож… Верно пора…

Гостомысл провел взглядом по верхушкам деревьев и прикрыл глаза.

Кирьян не смел отвлекать старца.

Совсем скоро до слуха донеслось отдаленное глухое карканье, и в небесах возник черный крылатый образ парящей птицы.

«Ворон», — подумал Кирьян, подняв глаза к небу.

Птица кружила в вышине, медленно снижаясь к людям, и притихший после дождя лес оглашал ее хриплый крик. Через несколько мгновений на верхушку посоха опустился большой черный ворон. Не простая это была птица, сразу видно — Князь не вороний, не меньше. Он повернул к старцу голову, наклонил, любопытно глядя на него одним глазом, каркнул.

Гостомысл погладил ворона согнутым пальцем по гладким перьям.

— Здравствуй, Весул. Прости уж, что отвлекаю, да есть к тебе дело важное. Передай Радомиру: приеду я, — велел он ворону. — Пусть ждет гостей.

Ворон посидел еще несколько мгновений, принимая ласку старца, дернул головой и, каркнув, взлетел. Прозвучали напоследок гулкие хлопки крыльев.

Гостомысл посмотрел ему вслед и повернулся к наемнику.

— Пойдем-ка в избу, Кирьян. Ты верно голоден с дороги, — сказал он, начиная шаг.

— Не сыт, — кивнул наемник, идя следом. — На вечеру останусь.

Не прерывая шага, Гостомысл посмотрел на него искоса, провел рукою по седой бороде.

— Сегодня, Кирьян, ты останешься в поместье. Нам еще есть о чем потолковать. Завтра же поутру вместе отправимся в твою общину.

Наемник не стал спорить.

— Как скажешь, отче.

— Ты мне, Кирьян, вот что скажи: как о беде выведать сумели?

Наемник помрачнел лицом.

— Тот, кому выпало с отступниками слово держать, едва не шагнул на тропу Мары. Клятву они с него взяли. Кровную. Благо хоть не о верности, чтобы не спугнуть ненароком, видно. Так — что язык за зубами держать будет. Он, не будь дурак, пытался изловчиться, да без клятвы с ним разговор издалека вели. Пришлось приносить. Тогда ему и рассказали, мол есть у них человек понадежнее, кому венец княжий как раз впору придется. А для того нашего Князя к праотцам отправить пора, мол не его это дело — княжить. От того, мол, он и наследников до сих пор не народил, что не по судьбе дальше его роду княжие палаты занимать. Много чего худого про князя они ему говорили, ты это лучше у него сам выспори, коли надо будет, я все не упомню. Как он сказывал: выслушал он их да вид сделал будто за шкуру свою перепугался, и отказался от дела. Прежде чем отпустить, его упредили, что коли рассказать кому вздумает — мигом дух испустит. Так оно едва и не случилось. Его спасло лишь то, что в юности он у чаровника в учениках ходил. В общине и не знали об этом. Да те, кто втянуть его в темное дело собирались — видно, тоже. Да только все равно едва жизни не лишился. И говорил о встрече все равно осторожно, мы больше сами выспрашивали.