— Верен будет тебе, точно волк своей волчице… — посмотрев на девушку, серьезно проговорил третий, одетый в длинный черный кафтан.

— А нам кто невесту нахваливать будет? — весело спросил вдруг первый.

Павлош только сильнее нахмурился.

— Мы и сами ее расхвалить можем, — раздался вдруг глубокий, хрипловатый голос жениха, с многозначительной улыбкой глядящего на девушку.

Таша зарделась.

— О твоих добродетелях мы и правда наслышаны, — снова обратился третий мужик к Таше. — Что нежна и красива ты, аки лебедушка. Что ласкова, аки кошка ручная. Что умна и послушна…

— Обманули вас, — вдруг тихо ответила Таша.

Мужик нахмурился, поправляя на лбу шапку.

— Отчего же? Видим мы, что не кривили душой люди, сказывая о тебе.

— Лестны мне слова твои, да только попусту сказаны, — покачала головой девушка, видя, как начинает хмуриться жених. — Я сватов не ждала и обещаний не давала. Зазря вы приехали к нашему дому.

— Отчего ты гонишь нас, девица? Али жених наш тебе не хорош?

— Хорош, — не стала отрицать Таша, чувствуя, как встает в горле комок.

— Тогда погляди на подарки его, посмотри, как богат и щедр твой будущий муж, — проговорил он снова, поворачиваясь к жениху в расшитых золотой нитью одеждах и указывая на дары в его руках.

Из-за избы тихонько выглядывали младшие сестры, во все глаза уставившиеся на сватов и затаив дыхание, ожидая, что ответит их нелюбезная к мужчинам сестрица.

— И жених ваш всем хорош, и подарки его дюже богаты, — произнесла наконец Таша, коротко глянув на раскрытый сундук, полный драгоценных камений и жемчугов. — И мне вы польстили, и путь проделали далекий… Только зря, — добавила она, чувствуя, как кровью обливается от ее же слов сердце, как больно сжимается оно в груди от тяжелого взгляда жениха. — Не обессудьте, токмо я взамуж не собираюсь.

— Таша, — вдруг тяжело проговорил темноволосой жених. — Не гони меня, — предупреждающе нахмурился он.

— Уезжай Ильрин, — упрямо проговорила она, посмотрев, наконец, в глаза жениха и чувствуя, как вот-вот надорвется дрогнувший голос. — Уезжай…

— Нет, — твердо проговорил он. — Ты выйдешь за меня.

— Не выйду. Я ужо говорила тебе, я не уеду от семьи. — Твердо говорила она, а у самой от горечи собственных слов едва не разрывалось сердце. Она ведь не сказала мамане тогда, что по любви она в постель с ним легла, по любви…

Павлош хмуро глянул на сестру, на сватов, на жениха. И жестко проговорил:

— Сказано вам, езжайте.

Ильрин перевел на него свой тяжелый взгляд, сжимая челюсть.

— Павлош, Таша, — вдруг раздался тихий женский голос с крылечка.

— Маманя, — взволнованно обернулась девушка.

— Не гоже таких сватов гнать, — проговорила она, обращаясь к своим детям.

— Здравствуй, матушка, — поприветствовал ее жених, поклонившись в землю вместе со сватами.

Женщина глянула на него прищурившись, постояла. И все же кивнула.

— Здравствуйте молодцы.

— Пришли мы руки дочери твоей просить, — проговорил тот, что был в красном кафтане. — А она упрямится, словно молодая кобылка. Достойного жениха, что по сердцу ей, гонит.

— Достоин али нет, то еще посмотреть надо, — проговорила женщина. — А по сердцу ли… — в упор посмотрела она на жениха. — Так уверен ты, сокол, в том, что пришелся по нраву Таше?

— Как ни в чем другом, матушка, — склонил он голову. — Так же, как и она поселилась в душе моей. Завладела твоя дочь всеми моими думами.

— Маманя, — упрямо начала девушка.

— Чтож, будьте гостями дорогими, проходите в дом, да станем разговор вести, — пригласила она сватов, даже не взглянув на возразившую дочь.

Павлош озадаченно перевел взгляд на матушку, которая уже развернулась и тихонько пошла обратно в дом. Жених передал дары свату в синем кафтане и, пробежав, мимо Таши, быстро взошел на крыльцо, чтобы поддержать под локоть будущую тещу и помочь ей войти внутрь.

Сваты поспешили следом. Павлош и Таша, переглянувшись, тоже направились в дом. А сестры, быстренько обошли дом и тихонько присели прямо под ставнями горницы.

Долго нахваливали сваты все достоинства жениха да расписывали сладкую жизнь его будущей женки.

— От чего же ты, Ильрин, раз любишь Ташу, обесчестил ее до свадьбы? — тяжело спросила матушка, когда их, по ее просьбе, наконец оставили наедине.

Мужчина окаменел.

Сестры под окнами зажали ладошками рты и пораженно переглянулись широкими, изумленными глазами.

— Моя вина, — признал Ильрин, сдерживая заходившие жвала.

— Твоя, — качнула головой женщина. — Как же я могу отдать дочь в твои руки, когда ты еще до свадьбы проявил себя недостойно?