Отец Евлампий с хрустом сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, а затем выдернул крест их ноги демона. Его глаза метались между мной, Ваней и Черномором — понимание, что он стоит перед выбором: нашей смерти от чудовища или смерть от его священной Благодати.

— Господи, прости мя грешного… — прошептал он, и в его голосе была не мольба о прощении, а, скорее прощание с жизнью.

Что задумал священник, я не понимал. А паучиха уже наклонилась ближе, её большие глаза отражали наши искажённые страхом лица, но центральное место занимало лицо батюшки, в котором светилась какая-то решительная отрешённость. Тварь распахнула свою «сложносоставную» пасть так широко, что вполне могла откусить монаху голову.

А вот священник, похоже, именно этого и дожидался, метнув паучихе в пасть треснувшее распятие, которое продолжал держать в руке. Не знаю, как ему удалось стянуть его с шеи, но у него всё отлично получилось. И направленный в цель недрогнувшей рукой, он влетел точно в раззявленную пасть монстра.

Еще в полёте крест полыхнул непереносимо белым светом, ярким, как вспышка молнии. Поначалу я подумал, что батюшка крестом лишь отвлекал внимание паучихи, а следом шандарахнул Благодатью. И ожидал, что мы все сейчас сгорим в его священном пламени.

Но нет — задумка священника была совершенно в другом — он просто «зарядил» крест Божественной силой и забросил его в распахнутую пасть восьминогого монстра. Паучиха взвыла и отпрыгнула назад, будто её обожгли. Её плоть почернела и потрескались, как сухая глина, в тех местах, куда попало сияние или которых коснулся крест. Но символ веры, тем не менее, со свистом вошел в её пасть и исчез в чудовищной глотке.

Паучиха внезапно дернулась всем телом, будто её ударило током. Её хитиновые пластины затрещали, а изо рта вырвался пронзительный визг. Она отпрянула, отлетев на несколько шагов, и впервые за всё это время в её движениях появилась… неуверенность.

— Что… что это?! — Впервые с той минуты, как мы оказались в её логове, в её голосе слышался настоящий испуг.

Отец Евлампий стоял, тяжело дыша, а я читал в его голове, как он в это время истово молит Господа, чтобы тот помог ему в праведной битве. И, похоже, что Бог его услышал. Чертова тварь совсем забыла о нас. Поначалу она попыталась отрыгнуть проглоченный крест, но из её глотки на землю исторглась только черная жижа, да пошел слабый дымок.

Паучиха зарычала, но рванулась не на нас, а прочь — в тень, подальше от света. Её ноги скользили по земле и разъезжались в стороны, будто она вдруг потеряла равновесие. Она пронзительно зашипела, её тело внезапно напряглось, а брюшко вздулось.

Я с удивлением заметил свет, пробивающийся сквозь хитиновые пластины. Похоже, что крест, напитанный Благодатью, продолжал «творить чудеса» в брюхе восьминого чудовища. Паучиха завизжала еще громче, у меня даже зазвенело в ушах — как бы перепонки не лопнули.

А её тело дрогнуло — паучиху реально так заколбасило. Свет изнутри её брюха становился всё ярче, пробиваясь сквозь трещины в хитине. Казалось, её распирает невыносимый жар Божественного света — того самого, что и должен сжигать всякую нечисть.

— Не может быть… — прошептал Ваня, заворожённо глядя на бьющегося в судорогах монстра. — Неужели удалось?..

Тварь скрючилась, её лапы судорожно цеплялись за землю, но тело уже не слушалось. Внезапно раздался глухой хруст — будто ломаются кости, только страшнее, звонче, влажнее. И потом… БА-БАХ! — Её брюхо взорвалось.

Этот звук целительным бальзамом прошёлся по моим психологическим ранам. Я едва успел зажмуриться — ослепительная вспышка на мгновение выжгла сетчатку. Разорванные клочья хитиновой брони и липкой плоти разлетелись по округе, ударив в стволы деревьев и осев на ветках и кустах чёрными дымящимися кусками. Только черная жижа полновесными каплями стекала на пыльную землю.

Кап! Кап! Кап! Разбавляла эта мерная капель установившуюся тишину, да еще тяжёлое дыхание отца Евлампия и прерывистый стук моего сердца.

— Свят… свят… свят… — Крестился священник, глядя на то, что осталось от грёбаной паучихи.

Ваня стоял бледный, с широко раскрытыми глазами:

— Это… это конец?

— Похоже… что нет… — покачал я головой, ощущая своими обостренными чувствами, что с тварью еще не покончено.

И словно в подтверждение моих слов из тени, среди клубов дыма, медленно выполз «остаток» чудовища. Половина брюха отсутствовала, ноги — обгорелые обрубки. Но она продолжала жить и смотрела на нас с ненавистью.

— Вы… — Её голос был хриплым, словно пробивался сквозь обожженное горло (хотя так оно и было). — Сдохните…

Тварина шагнула вперед на подгибающихся остатках ног, не замечая, как из её развороченного брюха бегут яркие искры, пожирая прямо на наших глазах, то, что еще от неё оставалось. С каждым мгновением он неё оставалось все меньше и меньше. Последний щелчок уродливых жвал так и не сумел отхватить от нас ни кусочка. Паучиха сгорела. Полностью. Дотла. Мы стояли, окружённые гарью и пеплом, но главное — живые.