— Если вкратце — это проклятое место. Уехать отсюда нельзя. Ты уже попробовал, сам видишь, что получилось. Сбежать тоже нельзя. Уж лучше уехать. Там, в дебрях и тумане бродит…бродят… а — неважно! Короче, мы обречены. Обречены, понимаешь. Ха-ха-ха…

Алмаз начал так заливисто и заразительно смеяться, что Дархан не выдержал и засмеялся вместе с ним. Смех быстро перешел в истерику, Алмаз, упав на колени, начал рыдать, кататься по полу:

— Мы прокляты! Прокляты! Отсюда нет выхода! Никакого! Ладно я. Теперь вот и ты! Брат! Зачем?! Ну зачем ты приехал?!

Дархан пытался привести в чувство брата, хлестал его по щекам, прыскал в лицо водой из ковша. Ничего не помогало. Он затащил Алмаза на кровать, лишь тут заметил, что повязка на животе вновь кровит. Осторожно, насколько это было возможно, Дархан снял повязку, обнаружив окровавленный шов с темными нитями. Стараясь не потерять от увиденного сознание, он схватил снятую алкоголичку брата и прижал ее к кровоточащему шву, старясь аккуратно лечь. Несмотря на боль, Дархан умудрился провалиться в глубокий сон. Очнулся он от треска простыней, которые Алмаз рвал зубами, а затем принялся бинтовать рану брата. Несмотря на то, что был он пьян не неуклюж, перевязку Алмаз выполнил великолепно. Сев к брату спиной, Алмаз опустил голову и начал свой рассказ:

— Пойми, у меня нет для тебя другой правды. Постарайся принять за аксиому и поверить без лишних вопросов. Это проклятый город. Отсюда нет выхода. Ни на машине, ни пешком, никак. Возможно ты — один из немногих, кто умудрился выжить, сбежав.

— Это машина.

— Что машина?

— Машина меня спасла.

— Пусть будет так. Дослушай. Не перебивай. Уйти нельзя. Оставаться тоже опасно. Если не кормить, приходит Арты?. Вчера мы отбили ее…

— Кто такая Арты??

— Брат, прошу, не перебивай. Она пришла вчера. За тобой. Она… она утаскивает людей и творит с ними что-то ужасное. Иногда мы находим истерзанные трупы. Совсем не там, где она утащила. Иногда не находим ничего.

— Ну так убейте эту самую… Арты?.

— Сколько раз пытались убить… Никак. Она всегда приходит. И забирает жертву.

Дархан ухмыльнулся. Взгляд Алмаза не внушал ему никакого доверия.

— Ну-ну… ладно. Стало быть, вы тут пленники, а на вас устроена охота.

Алмаз ничего не ответил, лишь смотрел своими круглыми от очков глазами, словно не понимал сути вопроса.

— Хорошо, а позвонить-то можно? Мне к машине вернуться надо. Там сотка моя. Совсем про нее забыл.

Дархан подошел к старому городскому телефону и поднял трубку. Раздался давно забытый гудок, он стал накручивать номер отца, но после «восьмерки», телефон тут же сбросил звонок и вновь ровный, монотонный гул — ля первой октавы.

— Как мне на межгор позвонить?

— Нет тут межгора. Телефон местный только.

— Тогда сотку давай. Отцу позвоню.

— Да нет у меня уже давно никакой сотки.

Дархан, сложив руки на груди, подошел к окну. Открыл его, вдохнув свежий осенний воздух. Здесь, как и в родном его городе осенью примешивался к запаху листвы и дождя непременный запах гари. Не горело ничего, да и запах был совсем не душным. Но вот пахло гарью, хоть убей и все тут.

— Сотки, говоришь, нет? А кто отцу написал, да еще и координаты скинул.

— Какие еще координаты?

Дархан осмотрелся.

— Черт возьми. За соткой надо ехать. Отвези меня на своем драндулете. Почему ты ее не захватил?

Сняв очки, Алмаз отвернулся.

— Нельзя. Ты же сам знаешь, чем это кончится. Во второй раз может и не повезти.

— Но ведь ты же ехал. И вот жив, даже здоров. Только с головой какая-то беда.

Алмаз пожал плечами.

— Повезло. Она не пропускает вообще-то никого. Две машины, три — разницы нет. Всё всмятку и все насмерть. А тебе повезло очень. Да и мне тоже.

— Что же ты понесся за мной, если знал, что погибнешь?

Алмаз снова пожал плечами.

— Я… я… все хотел остановить… — развернувшись, Алмаз посмотрел на Дархана. Посмотрел смело, разумно, — знаешь… надоело тут до чертиков. Этот вечный страх, те вещи, которые мы тут творим… жить неохота… Думал, никогда вас не увижу. А вот ты приехал и как-то загорелось тут снова, — Алмаз ткнул себя в грудь, — да что объяснять. Все равно не поверишь и не поймешь.

Алмаз ушел на кухню. Дархан пошел вслед, крича вдогонку:

— Раньше как-то ты не особо о нас думал. Откуда такая сентиментальность? — Выпалив брату эти слова, Дархан ничего не почувствовал. Стыдно ли Алмазу? Больно? Оставил семью, бросил детей. Шлендрался где-то, пока болела мать. Забил на друзей и родственников. Забыл важные для каждого казаха устои семьи. И, что самое страшное, все находили ему оправдание. Алмазик не от мира сего. Жизнь меняется. Все он делает правильно. Чего правильного то? В тридцать лет — ни семьи, ни карьеры. Дети растут у чужого мужика. Жена… даже язык не повернется сказать, что она бросила его. Сколько ждала, сколько надеялась. На пятом месяцев ее беременности Алмаз решил уволиться. В роддом сноху вез Дархан. Алмазик был на каких-то сратых, никому не нужных курсах в Корее. Сидит теперь вот на кухне. Курит вонючую хрень, глаза грустные делает. А кто виноват? А никто. Судя по шушуканьям родни — все, только ни он. И больше всех — Дархан. Привезет он сейчас брата или нет, сути это не меняет. Закатят пир, поднимут тосты и будут целый вечер судачить про Алмазика, про его прекрасное возвращение и прочить ему великую судьбу и новые авантюры. А он, Дархан, едва не разбившийся на машине из-за всей этой дичи, будет сидеть скромно где-то в углу стола, чтобы какой-то троюродный дядюшка снисходительно сказал: «Ничего, балам, мы тебя тоже любим».