— Ешь, давай. Небось сто лет уже настоящий беш не пробовал.

Брат лишь смеялся и кивал головой. Он действительно изголодался по главному блюду любого казаха, хватал мясо и тесто, запивал сорпой, закатывая от удовольствия глаза. Дархан не был голоден. Когда готовишь голод всегда куда-то исчезает. Но, наблюдая за братом, понимал, что сейчас это не просто перекус. Это сакральная трапеза, существующая испокон веков. Трудно оставаться врагами за щедрым дастарханом. Они ели беш, пили сорпу, а чуть позже крепкий чай и смеялись от счастья.

Когда трапеза была окончена, братья поняли — за окном глубокая ночь, точнее — раннее утро. Спать в комнате, потравленной хлоркой было все еще невозможно. Оставив окна нараспашку, Алмаз решил не запирать дверь. Напротив, он распахнул настежь окно в кухне, создав сквознячную тягу — к рассвету все выветрит. Алмаз приставил к кровати баллон с хлоркой и кинул Дархану потертый солдатский респиратор.

— На. Если снова придет Арты?, придется травить. Но она не должна прийти.

Покрутив респиратор в руках, Дархан спросил.

— Откуда знаешь?

— Так Шара же сказала. Закир нашел…

— Что… что он нашел?..

Стараясь переменить тему, Алмаз встал с постели, подошел к окну.

— Давай приоткроем. Еще не так холодно. Я одеяло достану. Широкое. Верблюжье. Перебросившись парой воспоминаний, братья крепко уснули.

Рано утро Алмаз ушел куда-то, брату велел не высовываться и на улицу не выходить. Позавтракав остатками беша, Дархан решил, что в такую мерзкую погоду лучше всего отлежаться в постели, залечить раны. Так и получилось. Продрыхнув до позднего вечера, он проснулся лишь на пару минут, когда вернувшийся Алмаз ложился в кровать. Дархан думал, что крепко выспался и сейчас, ночью, ему и вовсе не уснуть. Но отрубился, едва Алмаз пожелал брату спокойной ночи.

Тревога. Дархан вскочил посреди ночи, чувствуя, как тревожно колотится сердце. Прямо в распахнутое настежь окно светила яркая луна. Это было странным. Алмаз сидел на кровати и дрожал всем телом, лихорадочно заряжая ружье. В дверь громко и настойчиво постучали. Сомкнув ружье хлестким щелчком, Алмаз осторожно подошел к двери и как можно громче крикнул:

— Нас тут много, у меня оружие, буду стрелять!

Дархан выскочил в коридор вслед за братом, но тот приложил палец к губам. Из-за двери раздались грубые голоса:

— Открывай, Алеке. У нас боец в чок попал.

Даже сейчас, во тьме, Дархану удалось разглядеть безумное облегчение в глазах брата. Жестами, он попросил его спрятаться в комнате и ни за что из нее не высовываться. Крепко заперев дверь в комнату, он вернулся в прихожую.

— Сейчас… ключ ищу. Почему так поздно? Зачем в больницу не унесли?

Ответа не последовало лишь снова настойчиво застучали в дверь. Слышно было, как Алмаз отпер замок. По грохоту обуви Дархан понял, что пришедших несколько человек. Совсем чужим, фальшивым, каким-то сварливым голосом Алмаз ворчал:

— Че ломитесь, как в сарай? Дверь сломаете, все Закиру скажу, будете день и ночь квартиру охранять.

— Не пыли. Давай, доставай свои пинцеты. Лечи.

Что-то грузно опустили на пол.

— Господи, что это с ним?

— Говорю же, в чок попал. Супруга сказала, спали уже. Точнее он спал, она на кухне возилась. Потом в комнате так загремело, что она от страха сковородку выронила. Забегает, а там все вверх дном. И кровища по стенам и полу.

— Даже на потолке была, — судя по голосу, говорил подросток, совсем еще мальчишка. Дархан крепче взялся за ручку двери, чтобы если что, броситься на помощь брату. Он слышал, как брат бегает по квартире, тащит что-то в коридор, суетиться. Пришедшие продолжили свой рассказ.

— Давай, медицина, быстрее. Закира это то ли друг, то ли родственник. Тетка в одном белье до патруля добежала…

Снова рассказчика перебил подросток.

— Закир с нами связался по рации. Мы туда. В простыню его закатали и к вам. Благо, что в паре кварталов…

— Что ты ему в глаза фонариком светишь, жив он или нет?

Дархан слышал, как что-то шуршит, двигается, стучали инструменты, ножницы резали ткань.

— Жив… но… он… фарш. Не жилец. Минут десять-пятнадцать. Может полчаса…

— Ну так коли ему все, что есть, уколы делай. Быстрее, Алеке, ты же понимаешь, что будет, — голос кричал скорее от отчаяния, чем от гнева.

— Эй, солдат. Ты на меня не ори. Я тебе сказал, что не буду тратить лекарства и возиться с тем, кто умрет. Думаешь, я вас, сопляков, испугался? А ну дай сюда рацию. С Закиром говорить буду.

Зашипела, запикала рация. В ночной квартире раздавалась какофония позывных и ложных писков:

— Жолбарыс, Жолбарыс, патруль четыре. Жолбарыс, Жолбарыс, патруль четыре, прием.