Гонсалес продолжил: - Я пытался докопаться до их тайны с помощью гимна. Я хотел, чтобы они меня поняли. Я ни с кем об этом раньше не говорил и ничего не добился. То, что я сказал здесь перед вами, — это всё. Вся правда. Белый бог? Мой род — это род амаутас, учёных, в которых передавались священные песнопения, и которые умели завязывать и читать наши кипу, узловатые верёвки.

– Кипу, — спросил Бертель, — насколько мне известно, существовали у инков в Перу? Вы толтек, не так ли, значит, вы из Мексики?

Пепе Гонсалес улыбнулся. Его прежняя дружелюбная улыбка вернулась; раскрыв свой секрет, он казался расслабленным, почти весёлым.
– Профессор Хубер, это правда, но у нас до появления пиктографического письма были и Кипу. К сожалению, я не могу расшифровать ни Кипу, ни пиктографическое письмо. Я последний потомок большой, разветвлённой семьи. За исключением нескольких гимнов, я не знаю никаких традиций тольтеков. Мой дед знал гораздо больше песнопений, но так и не научился писать, поэтому не смог их записать. Я также спросил его о белом боге. Он ответил мне, но только после того, как я поклялся никогда не раскрывать его имени и читать гимн только дельфинам.

Теперь я нарушил половину клятвы, потому что считаю, что моя тайна больше не является тайной. Белого бога зовут Кецалькоатль, Зелёный Пернатый Змей.

Он открыто посмотрел в лицо Амбрасяну и остальным и улыбнулся.
– Вот и всё. Больше я ничего не знаю.

Амбрасян сказал: - Мы благодарим сеньора Гонсалеса за оказанное нам огромное доверие. Мы благодарим его не только от нашего имени. Теперь мы знаем, что гимн был обращён к дельфинам и что этот Кецалькоатль, так его звали, хотел поговорить с ними или действительно говорил с ними на берегу моря. Это я понял из ваших слов.

Гонсалес подтвердил это.

Кецалькоатль? Бертель вспомнил, как читал, что ацтеки в год высадки Кортеса ожидали возвращения бога Кецалькоатля, и что завоевание испанцев стало таким лёгким, потому что индейцы верили в него как в белого бога. Теперь этот бог как-то связан с дельфинами...

Голос Амбрасяна оторвал его от раздумий.

Армянин предложил профессору Хуберу воплотить образ этого белого бога вместе с сеньором Гонсалесом; это было бы стоящим делом.
– Согласны?»

– Без вопросов, — ответил Бертель.

***

Бертельу не составило труда подружиться с маленьким мексиканцем. Гонсалес перестал бояться незнакомой задачи; поначалу он не раз спрашивал, чего Бертель хочет от него, ведь тот всё равно ничем не мог помочь. Но он был умён, и его знание испанского оказалось бесценным, поскольку большинство текстов о завоевании Мексики были опубликованы в Мадриде.

Однако это была лишь одна сторона их сотрудничества.

Бертель с многообещающим видом попросил Амбрасяна и Шварца уделить ему час. На столе, вокруг которого они сидели, стоял магнитофон. Бертель сказал: - Слушайте внимательно, дорогие коллеги, и ничего не спрашивайте; я придаю огромное значение вашему беспристрастному суждению.
– Затем он нажал кнопку, и запись началась.

Голос. Незнакомый язык, верно? Голос показался Шварцу знакомым издалека, но язык? Он звучал почти как астронавтический — может, это был один из комментариев, только в замедленном темпе?

Запись была короткой. Хубер нажал ещё одну кнопку.

– А теперь слушайте внимательно, — сказал он. Теперь звуки стали выше и ярче, ещё больше напоминая щебетание из - Лунного доклада. Но некоторые из них также напоминали записи дельфинов Конькова.

Амбрасян первым спросил: - Что это, Хубер? Вы что, тайно изучали астронавтическую музыку? Голос мне кого-то напоминает, но я никогда не слышал слов.

– Думаете, это астронавтическая музыка? Очень хорошо, отлично, это то, что я и хотел услышать, — ответил Бертель.
– Одно это не так: вы слышали слова, пусть даже на двух разных языках.

– Чёрт с ним, давай, говорите! — крикнул Амбрасян.

– Это, — сказал Хубер, — гимн, который был произнесён дельфинам, на этот раз не на тольтекском или в переводе на английский, а на языке богов, тайном языке амаута, жрецов-ученых. Говорит Пепе Гонсалес, индеец-тольтек.

– Вам придётся объяснить это подробнее, — сказал Шварц.

– Вот почему я пригласил тебя сюда. Это вы, Амбрасян, сказали, что Гонсалес должен постепенно завоевывать доверие и что к клятве нужно относиться серьёзно. И то, и другое произошло. Когда он впервые прочитал гимн, он не сказал нам всей правды. Несмотря на все его заверения, так оно и есть... Он колебался, может ли он довериться нам полностью; прежде всего, он заботился о том, чтобы сохранить в тайне от нас свои знания языка богов. Когда он постепенно понял, что мы на пути к анализу языка богов, что у нас даже есть кинозаписи богов — я вспоминаю его поведение во время съёмок фильма - Монтесума, — его недоверие, пусть и постепенно, улетучилось. Только наше более тесное сотрудничество в прояснении образа Кецалькоатля позволило ему однажды раскрыть мне последние детали. Что гимн дельфинам был написан на языке богов, тайна. Тот факт, что текст написан древнемексиканским жрецом, на мой взгляд, является достаточным доказательством тождественности этих богов инопланетным астронавтам.