Как же так! Я только стал приобретать семью. И в этой жизни нашлись те, кто решил отобрать у меня то, что только стало проникать в моё сердце. Уничтожу… Тот, кто послал убийц будет уничтожен!

— Что стоите? — выкрикнул Никанор. — Несите уксусу и что он сказал!

Кто-то из бойцов пробурчал, что не знает, что такое спирт, но всё равно побежал в сторону ворот усадьбы.

Я не мог ничего не делать, даже если всё говорило, что отец умирает. Рана была страшной, и немалая лужа крови натекла с того момента. Он умрет. Но разве понимание, что близкий человек точно умрет — это повод смириться?

Время, время… оно было упущено безвозвратно.

— Нынче ты за голову, сыне! Во всем голова! — неожиданно твёрдым и решительным голосом сказал отец, поднял руку, сделал вдох — и глаза его сразу же стали пустыми.

Я положил сверху руки и принялся ритмично давить — начал проводить реанимационные действия. Вот так, взяв чуть ниже груди… давай, давай… раз, раз… я продолжал нажимать на сердце своего родителя. Тридцать нажатий. Искусственное дыхание. Проверяю пульс… не прощупывается.

Нет, так неудобно, мне нужно залезть сверху.

И тут я чувствую тычок в плечо, заваливаюсь рядом с умершим отцом.

— Будет тебе, Егор Иванович, мучить усопшего! — произносит сотник Собакин.

Хочется нагрубить ему, вцепиться в шею этому мужику, который не дал мне реанимировать отца. Я поднимаю яростный взгляд — но он и сам плачет, не скрывает своих слёз. А во мне постепенно просыпается разум.

Приподнимаюсь, опираясь на плечо Никанор.

— Батюшка мой, ваш сотник, уже отдал свою жизнь за дело правое. Мы не можем нынче предать Ивана Даниловича Стрельчина и встать на другую сторону, — обращался я.

Слезы текли по щекам, я не мог, да если честно, то не очень и хотел, сдерживаться. И чтобы заглушить те чувства, что меня поглощают, все большен начинал думать о дальнейших действиях.

— Будет у кого мысли, что делать далe? — строгим и даже, может, злым голосом, спрашиваю я.

Но вопрос прозвучал не для того, чтобы мне начали отвечать. Знаю я… Дай возможность высказываться каждому, и вместо дела, будет сплошная говорильня. Так что я не дал времени никому подумать, начать высказывать свои предложения.

— Тогда меня слушайте! А кто супротив будет — так пусть скажет мне о том нынче, али молчит впредь! — решительно сказал я, сжав эфес своей сабли, пока что вложенной в ножны.

— Правый ты, десятник. А токмо десятник ты и есть! — сказал Собакин.

Я был готов извлечь клинок и поразить несогласного с тем, что мне быть предводителем полка. Вот только тон сотника не казался вызовом. Он словно бы уточнял формальности.

— Считайте меня, стрельцы, выборным воеводой, али полковником выборным. Как защитим царя и долг свой исполним в полной мере, так всё по-прежнему будет. А судьбу мою пущай бояре решат после, — сказал я, взглядом оглядывая стоящих вокруг множество стрельцов. — Кто против этого?

Все молчали.

— Добре… и я с тобой, — усмехнувшись каким-то своим мыслям, сказал сотник Мирон Собакин.

Были тут и другие сотники, всего в полку их было восемь… нет, уже семь… погиб мой отец.

— Отчего не я? По старшинству мне быть выборным! — расталкивая плечами стрельцов ко мне вышел еще один сотник.

Это был… Вспомнить бы еще… Беднов… Да такая у него фамилия, а имя — Степан. Он на совещании старейшин только молчал, принимал все, что предлагалось. А сейчас решил, что настал час возвыситься?

— Схватить его! — сказал я, извлекая саблю и ею указывая на сотника.

Замешательство. Рядом с Бедновым встали пятеро стрельцов, демонстрируя, что они за своего стоят. И я был готов пролить кровь. После смерти отца еще больше ожесточился, хотя казалось, куда еще.

И тут рядом со мной и за моей спиной стали дядька, Прошка, да и сотник Собакин подтянулся и занял место по правую руку.

— Уходите те, кто не со мной. Один раз говорю, далее прольется кровь! — сказал я.

Сотник Беднов посмотрел по сторонам. От него, как от прокаженного, отступали стрельцы. Не все, но оставалось не более десятка.

— Пожалеете еще стрельцы, сто с безусым пошли, — сказал Беднов.

— Пес! За слова отвечай! — сказал я, сделав два шага навстречу к сотнику.

— Егор Иванович, Богом прошу, не лей крови стрелецкой. Пусчай уходят! — дорогу мне преградил дядька Никанор.

Да и остатки разума говорили, что кровь можно пролить, но после этого может случится что угодно. А пока полк мой!

— Вот так, как и есть, уходите. Сабли свои и пистоли оставляйте. Али считать буду, что супротив пошли и вороги мне и иным стрельцам, — сказал я.