Я спрятался за дверьми, в темном углу, ожидая, когда войдут в колодную люди. И это случилось скоро. Да, Никифор, со товарищи. Только уже не десяток был с ним, а семеро.

— Я ж зачинят дверцы, — недоуменно сказал десятник, но вошел во внутрь.

Они прошли мимо, поспешили спуститься по лестнице вниз. А я вышел из-за двери и встретился лицом к лицу с Матвеевым.

— Артамон Сергеевич, боярин! — сказал я и поклонился.

Матвеев посмотрел будто бы мне за спину. Наверное выискивал Никифора и его людей. Потом недоуменно взглянул на меня. Тут же к Матвееву приблизился, насколько я понимаю, офицер полка иноземного строя.

— Нет его, боярин, нет ката. Сбяжал! — прежде чем выбежать из дверей, уже кричал Никифор.

И вот он уже смотрит на меня и недоумевает. Наверное, думает о том, чтобы меня схватить. Но знает, что не совладать.

— А ты, стрелец сбежать удумал? — с интересом, рассматривая меня, спрашивал Матвеев.

— Нет, боярин, — несколько лгал я. — Но вольного зверя клетка не удержит.

— А ты, стало быть вольный? — не теряя интереса к моей персоне, спрашивал Матвеев.

В это же время прибежали все стрельцы Никифора, солдаты полка нового строя тоже подтянулись. Боярин поднял правую руку, останавливая служивых.

— Вольный ли я? И да, и нет. Нет вольного человека в полной мере. Вот даже ты, боярин, не волен сидеть сиднем и ничего не делать, когда Отечество наше в опасности. Потому и решил со мной поговорить. Ибо я могу предупредить, могу помочь, — отвечал я нарочито мудрствуя, чтобы произвести впечатление умного.

— Хм… Стрелец научать меня станет…

А после Матвеев то ли увидел в рукаве моего кафтана нож, то ли что-то опасное для себя почувствовал. Но боярин не ушел, он только решил предупредить офицера.

— Ротмистр Рихтер, подойди со своими людьми ко мне ближе и смотри за этим стрельцом! — на немецком языке тем временем прозвучал приказ от Матвеева.

— Не будет от меня обиды. С чего обступать меня. Вот он я, боярин… Не бунтовать пришел, а говорить.

— Неужто немецкую речь разумеешь? — спросил меня, заметив это, Матвеев.

— И ангельскую також разумею. Також разумею, но говорю не шибко добре на французском! — поспешил я ещё больше заинтересовать боярина.

Офицер — безусловно, наёмник — подошёл все же ближе, и его люди, шесть солдат, оттеснили десятника Никифора с его стрельцами.

Интересно, ведь ещё не произошла военная реформа, которую должен был в реальности проводить Василий Голицын. Это же только после реформы были введены новые звания, в том числе и ротмистра для конных соединений. Но Матвеев обратился к офицеру именно так.

— Ну пошли отсюда… Не сбежишь жа? — сказал Матвеев, но почему-то он был уверен, что бежать я не стану.

Не сейчас, когда есть такая возможность поговорить с одним из влиятельнейших людей нынешней эпохи.

— За что ты убил полковника и полуполковника? — видимо, начался допрос.

Я с большим трудом поспевал за боярином, прихрамывая на правую ногу. Сперва подумал, что отлежал её. Но нет, всё-таки неслабый ушиб я получил. А ведь не сказать, что нога болела.

— Тебя здесь били? — строго спросил боярин, поглядывая через плечо, в сторону плетущегося следом десятника Никифора.

— Имел баталию с крысами. Поскользнулся и ушибся, — не стал я пока выдавать стрелецкого десятника.

Знаю ещё из прошлой жизни, что жалобщиков не сильно жалуют в любом мужском обществе. Да и не пристало мне жаловаться на какого-то там десятника. Найду ещё возможность выбить пару зубов этому Никифору.

— Так за что ты загубил людишек государевых? — повторил свой вопрос Матвеев.

— За многое, боярин. И за то, что стрелецких десятников принижали, что, как холопов своих, пахать землю направляли, да ещё и батогами били. Но не то стало первой причиной. Они же склоняли стрельцов пойти супротив государя нашего Петра Алексеевича.

Я сделал паузу и весомо, насколько мог после всего пережитого, произнёс:

— Я отказался, как и другие стрельцы. И тогда сперва полуполковник убить меня пробовал, но я защитился и убил его. А после то же самое сделал и полковник, напал на меня, — отвечал я.

Да, это была полуправда с изрядной примесью лжи. Но я рассчитывал, что именно такое моё объяснение случившегося быстрее настроит Матвеева на более конструктивный диалог, чем если мы будем выяснять степень моей вины.

— Вот как… Отчего так чудно говоришь? Словно бы и разумею я тебя, но как бы и не московским говором баешь? — последовал очередной вопрос, на который и стоило бы ответить, да вот не знаю, как.

Но Матвеев-таки ждал ответа. Чем же прикрыться? Может, я того не замечаю, как у меня проскакивают в речи заимствованные слова из других языков? Чем не объяснение?