— И когда состоялся этот разговор? — поинтересовался Сервилий.

— Несколько месяцев назад. Потом парикмахерша ещё раз была у Коринны, но та больше не вспоминала о сестре.

Помпония взглянула на мужчин, ожидая похвалы за то, как хорошо справилась с поручением.

— Твоя помощь бесценна. Должен сказать, что подобный способ собирать нужные сведения не идёт ни в какое сравнение с методами преторианцев [27] . С другой стороны, если надо выведать тайну, то женщинам это всегда удаётся лучше, чем мужчинам. Что бы мы без них делали! — с улыбкой преподнёс свой комплимент Аврелий.

— Это не всё, что я узнала. Есть и другие новости, друг мой!

Матрона подождала, пока все удобно расположатся за столом. Собираясь сделать важное сообщение, она хотела, чтобы ожидание достигло апогея, и наконец, не сомневаясь, что любопытство мужчин уже на пределе, торжественно объявила:

— Она изменяет ему!

Человек, незнакомый с Помпонией, наверное, удивился бы, о ком это она говорит так коротко и ясно. Но Сервилий и Аврелий сразу всё поняли. Речь, конечно же, снова шла об императрице.

Помпония не собиралась, однако, давать этому факту какую-либо нравственную оценку. Славная матрона не приходила в ужас и никого не осуждала. Она вполне довольствовалась тем, что рассказывала всему свету о чужих прегрешениях и мгновенно делала достоянием общественности всё, что люди обычно хотели бы держать при себе. Она не была злой, всего лишь неизлечимо болтливой, и блудливая жена нового Цезаря [28] представляла для неё почти неодолимое искушение.

— Видели, как она несколько раз уходила по ночам, когда Клавдий засыпал или, как обычно, был мертвецки пьян. Никто не знает, где она бывает, но определённо можно утверждать, что встречается с любовниками, — заключила Помпония, с огорчением заметив, что внимание мужа обращено не к её волнующему рассказу, а к только что поданному блюду с улитками.

— Вот как? — проговорил Сервилий, с удовольствием смакуя особенно толстую улитку. — Какая прелесть! Я кладу их в вазы с молоком, чтобы они как следует напились, — объяснил он Аврелию, — а потом, когда они становятся такими толстыми, что не влезают в свой домик, велю поджаривать их на оливковом масле с травами и специями.

Он охотно и дальше продолжал бы делиться своим гастрономическим опытом, если бы помрачневшее лицо жены не напомнило ему о важной проблеме императорских рогов.

— Говоришь, Мессалина изменяет ему? Ну, даже если и так? — снисходительно заметил он. — Клавдию почти шестьдесят лет, а ей на сорок меньше. Может ведь она позволить себе развлечься. С другой стороны, если, какты говоришь, она настолько скромна, что старается скрывать и делать это тайно, ночью, мне кажется, всё не так уж и страшно.

— На самом деле Юлия вела себя намного хуже. Видели, как она среди бела дня отдавалась рабу прямо на форуме! Конечно, этот старый моралист Август заслуживал такую дочь после того, как придумал свой распрекрасный закон против прелюбодеев! — с убеждением заявила Помпония.

— А кроме того, Клавдий уже привык к супружеским изменам, — миролюбиво заговорил Аврелий. — Разве его первая жена Ургуланилла Плавция не подарила ему внебрачного ребёнка от одного вольноотпущенника, того, от которого потом сама и отказалась…

— Да нет, не отказалась, а только сделала вид! Теперь уже не времена республики, когда отцы могли вышвыривать детей на улицу! Я совершенно точно знаю, что Клавдий незадолго до родов предупредил жену о своём намерении не признавать незаконнорождённого, и она озаботилась родить «мёртвого ребёнка» и выставить его вместо дочери. Сейчас эта девушка уже взрослая, и я могла бы даже сказать тебе, где она живёт! — сообщила всеведущая матрона.

— Ну конечно, Помпония, я никогда не поверил бы, что он способен убить ребёнка. В этой ситуации он действовал по-доброму, спасая и козу, и капусту, то есть как новорождённую, так и репутацию мужа и члена императорской семьи. Вот увидишь, сейчас он тоже не станет поднимать шум.

Аврелий, несмотря на большое уважение, какое питал к новому императору, нисколько не удивился недостаточному целомудрию его очень юной жены.

Ему самому тоже пришлось жениться в двадцать два года по требованию семьи, и жена, аристократка, близкая к императорскому двору, сразу же объяснила, что не намерена губить свою жизнь, рожая кучу детей.

И всё же она повиновалась сословному правилу и тягостной обязанности зачать и родить первого и единственного сына, без которого её муж из-за безжалостного закона Папия Поппея [29] не мог бы пожизненно наследовать всё родовое имущество.

Они недолго пробыли родителями. Плод их союза прожил ровно столько времени, сколько необходимо, чтобы обеспечить отцу широчайшие возможности располагать финансами.

Аврелий не слишком огорчился, потеряв ребёнка, хотя теперь, спустя годы, иногда ловил себя на мысли, что останься сын жив, то был бы сейчас подростком.

После смерти ребёнка супружеские отношения, которые и прежде были редкими и отнюдь не страстными, совсем прекратились. Супруги жили порознь, каждый в своём кругу друзей и интересов.