— К твоим услугам! Не забудь, что я купил трёх новых, очень искусных переписчиков и теперь беру заказы. — Потом, сообразив, что сейчас, видимо, не удастся всучить клиенту какой-нибудь немыслимо дорогой кодекс, Флавианий учтиво раскланялся и отступил.

С любопытством осматриваясь, Аврелий прошёл от Кливус Субуранис до Портика Ливии. В живописной толпе заметил нескольких беременных женщин, которые шли со своими дарами в соседний храм Юноны Лучины, покровительницы рожениц.

«Если аристократия рискует выродиться из-за отсутствия потомков, то плебс постарается её заменить», — подумал Аврелий, всей душой презиравший законы Августа, которые тот издал, чтобы увеличить рождаемость в среде аристократов.

Вскоре сенатор оказался в сердце квартала, пользующегося в Риме самой дурной славой.

Даже ему, человеку, который родился и вырос в этом городе, нелегко было найти в Субуре нужный дом: огромные инсулы не имели ни названия, ни какого-либо номера. Патриций, однако, шёл с надеждой, что указания Кастора хотя бы отчасти оправдают золотые монеты, которые он заплатил ему.

Хитрый грек после бесчисленных возлияний в тавернах и долгого, изнурительного пребывания в кресле брадобрея сумел более или менее верно определить, где обитает сестра Коринны. Он, как никто другой, умел разговорить людей, извлекая из их памяти воспоминания, затерявшиеся в самых далёких её уголках.

Теперь, следуя его наставлениям, Аврелий всё дальше углублялся в тесные зловонные улочки с перенаселёнными домами, где ютились как законные, так и незаконные обитатели.

Ноги сенатора утопали в грязи, а брызги от ручных тележек уже испачкали его плащ. Никакая гужевая повозка или подвода не имела права появляться на улицах Рима днём [44] .

И хотя оделся он скромно, его благополучный облик не ускользал от внимательного взгляда бедняков, живших в этом квартале. Тщательно выбритое лицо, причёска, крепкое здоровое тело, сильное благодаря гимнастике и массажу, — всё, безусловно, выдавало в нём господина — богатого и знатного столичного жителя.

Желая заработать, разные странные торговцы хватали его за полы плаща, пытаясь задержать, чтобы показать свой товар. В то же время целые толпы оборванных, грязных ребятишек осаждали его, выпрашивая милостыню, а проститутки, самые жалкие, из тех, что обслуживают лишь рабов и бездомных, глазели на него из открытых настежь каморок, где полуголыми ожидали клиентов.

Несколько мальчиков предлагали ему провести время со своей матерью-вдовой или сестрой-девственницей, а гомосексуалы пытались привлечь внимание своей увядшей красотой.

Аврелий с трудом продвигался в этой толпе, которая теребила его, беспокоила и в то же время восхищала: это был город в городе. Субура казалась ему мрачным логовом, где безо всякой надежды ютились бедняки.

Необычайно высокие дома — цены на земельные участки в центре Рима были немыслимыми — почти не пропускали свет в зловонные переулки, и стоило лишь поднять взгляд, как он невольно упирался в тесное сплетение деревянных балконов, опасливо нависавших над головой неосторожного прохожего.

Аргументы Клавдия об угрозе пожаров представали тут со всей очевидностью. Аврелий смотрел на тонкие ободранные стены и хилые деревянные балясины, на дома, теснящие друг друга, и открытые очаги на каждом углу.

Никакие пожарные не успеют вовремя добраться сюда, в эти переулки, заставленные лотками и тележками, чтобы погасить большой пожар. И вдруг он искренне порадовался, что проголосовал за постановление, предложенное императором.

Пройдя ещё немного, сенатор оказался в каком-то тупике и узнал таверну продавца рыбы, о которой говорил Кастор, и рядом вход в полуподвал.

— Раки, крабы, пикша, лини! — прокричал продавец при его появлении, а потом, разглядев в нём человека богатого сословия, шёпотом добавил: — Могу достать и мурен!

Не удостоив его даже взглядом, Аврелий спустился по истёртым ступеням в полуподвал.

От резкого запаха мочи, щёлока и густого пара, заполнявшего комнату, на глазах выступили слёзы.

За широким щербатым мраморным столом какая-то хмурая девушка разбирала на кучи гору белья. Крепкая женщина средних лет взяла одну из них и понесла в кладовку, откуда тянуло дымом и паром.

— Клади вещи на стол, — сердито приказала девушка, даже не взглянув на Аврелия.

Прежде чем заговорить, он рассмотрел молодую прачку. Голова повязана платком из грубой ткани, на лбу капли пота. Высокие скулы, тускло-зелёные глаза и сильно старившая её глубокая складка между бровей. Тонкие руки, торчавшие из бесформенной серой туники, если и были когда-то изящными, то теперь выглядели грубыми, красными, со сморщенной от тяжёлой работы кожей.

Молча глядя на девушку, Аврелий попытался представить очаровательную куртизанку Коринну после десяти лет такой тяжёлой работы. Он вдруг вспомнил её руки. Несмотря на тщательный уход, оливковое масло и разные кремы, на них до сих пор оставались эти легко различимые следы.