— Не напоминай мне об этом мошеннике! — рассердился Сервилий. — За алебастровую вазу, которая якобы обладает чудодейственным свойством — заставляет всех женщин, которые изопьют из неё, влюбляться в её владельца, — один из моих рабов отдал ему все деньги, какие скопил, чтобы выкупить себя из рабства!

Аврелий расхохотался.

— Вот, значит, где оказалась моя ваза! — воскликнул он и подробно рассказал, как хитрый грек завладел ею.

Беседа, сопровождавшаяся звуками цитры, на которой играла музыкантша, перешла на проделки Кастора, и они немало позабавили гостей, решивших задержаться допоздна.

Они распечатали кувшин старого, десятилетней давности лабиканского вина, и возлияния продолжались ещё долго, чередуясь с игрой в кости.

Когда гости удалились, Аврелий знал абсолютно всё о предполагаемых изменах императрицы, казённых растратах Клавдия и последних приобретениях самого известного в городе публичного дома.

Уставший патриций удалился в свою комнату, отпустив разочарованную музыкантшу, которая надеялась, что её оставят на всю ночь и она сможет отдать своему сутенёру более тяжёлый кошелёк.

Аврелий вытянулся на кровати: он собрал уже немало сведений, но не представлял, что с ними делать, и теперь лежал, уставившись на фонарь в перистиле, ни о чём не думая.

Вошёл слуга, который принёс тунику из мягкого египетского льна, и положил её на кресло. Молодой патриций жестом отослал его: в отличие от других аристократов он любил сам готовиться ко сну и предпочитал обходиться без слуги, который должен был овевать его веером во время ночного сна.

Он не любил, чтобы посторонние люди находились рядом с ним в тот волшебный миг, когда отправляется в объятия Морфея. Но этим вечером он почему-то уснул сразу, думая о Марции, пытаясь представить, что чувствует эта женщина, которую даже никогда не видел.

— Ave, Руфо.

— Ave, Аврелий. Добро пожаловать в мой дом.

Аврелий прошёл в просторный атриум, хорошо освещённый благодаря широкому прямоугольному отверстию в крыше дома [47] .

Яркие, красные стены там и тут были покрыты простыми фресками с геометрическим рисунком. В углу на домашнем алтаре лежали недавние приношения.

Руфо сдержанным жестом пригласил гостя войти и усадил на триклиний, тоже очень просторный, но скромно убранный.

Дом Фурия Руфо оказался некоторой неожиданностью для Аврелия. Он представлял его себе на редкость неуютным, а в действительности его внутреннее убранство создавало впечатление спокойствия, разумного и благородного удобства.

В столовой гостя ожидала семья хозяина.

Руфо представил сначала сына, юношу лет восемнадцати, тщедушного сложения, с очень светлыми волосами, ниспадавшими на лоб.

— Мой сын Гай Фурий Руфо, а это, — продолжал он, указывая на высокого мужчину лет тридцати пяти с бегающими и злыми глазами, — мой зять Квинтилий.

Потом сенатор кивнул в сторону скромной худенькой девушки, которая робко ожидала своей очереди в глубине комнаты.

— Моя дочь Марция Фурилла.

Молодая женщина застенчиво улыбнулась, и Аврелий отметил, что, хотя она и стояла опустив голову, ссутулившись, на самом деле была намного выше отца. Однако Фурий всё равно словно возвышался над всеми.

Сервилий говорил, что Руфо уже под шестьдесят, но мало кто в это поверит, настолько крепким и сильным он выглядел.

— Мы рады, что ты пожелал разделить с нами наш скромный ужин, — сказал старый сенатор, располагаясь на триклинии, а вслед за ним это сразу же сделали его сын и зять. Дочь, однако, согласно старинному обычаю, опустилась в широкое кресло.

В атмосфере явно витала какая-то напряжённость, и беседа не клеилась. Появились рабы с корзиной отличных олив и пшеничного хлеба, а также с разными сортами сыров местного производства.

Вслед за ними вошла служанка средних лет в тёмной тунике и большом переднике. Она внесла тяжёлую кастрюлю и большим половником принялась выкладывать на огромную разделочную доску в центре стола густую кашу.

— Полба [48] ! — воскликнул Аврелий. — Сколько лет уже я не ел её!

— Как видишь, мы не любим экзотическую еду и блюда, в которых больше ценится внешний вид, чем качество. Эта простая каша из полбы веками оставалась пищей настоящих римлян — древних правителей, консулов, жрецов, простых крестьян и солдат. Насмешливые греки называли нас за это полбофагами — пожирателями полбы, — издевались над нами и нашими аскетичными привычками. Однако с этой полбой в желудке мы завоевали Элладу, Карфаген и весь мир. А для заправки салата используем лучшее масло из наших давилен. Попробуй вот это масло из моей давильни в Этрурии, — предложил Руфо, протягивая Аврелию кувшин, из которого полилось чудесное зеленоватое масло, густое и вкусное.