Понадеявшись, что не придётся выслушивать слишком много нудных разглагольствований о счастливых республиканских временах — о чём можно было тосковать, вспоминая тяжёлые годы гражданских войн, Аврелий понять не мог, — он набрался терпения, чтобы вынести рассуждения Сенеки о патернализме, рассчитывая всё же достигнуть своей цели.

Едва он переступил порог, как на него обрушился хор возбуждённых голосов, в котором с трудом можно было различить отдельные фразы.

— Говорю вам, это позор!

— Скандал!

— Но если они думают, что мы станем молчать…

Аврелию понадобилось несколько минут, чтобы понять причину такого переполоха. Оказывается, великий Сенека, которого все так ждали, не будет присутствовать на собрании.

Его арестовали по приказу Мессалины по обвинению в прелюбодеянии с внучкой императора Юлией Ливиллой.

Аврелий с облегчением и в то же время со смирением вздохнул.

Выходит, «императрица Венера» наконец нанесла удар.

Вокруг него велись разговоры явно хорошо осведомлённых людей.

— Сенека — это человек безупречной морали! — гремел Анней Корнуто, у которого были тесные связи с родственниками философа.

— Эта грязная проститутка пачкает самое чистое римское имя, — вторил один из его последователей.

— Бесстыжая! Приписать учителю собственные сексуальные извращения!

— Это неслыханно! Каждый из нас сегодня в опасности! Эта женщина может в любой момент оклеветать кого угодно!

Аврелий тоже собирался вставить в этот гомон несколько слов, но тут объявили, что прибыл новый гость, и это сообщение вывело его из затруднения. Пришёл Музоний Руфо, известный философ-стоик и дальний родственник Фурия Руфо.

Аврелий внимательно посмотрел на него. Рассчитывая именно на его присутствие, он и решил наведаться на это собрание бородачей, полагая, что с ним придёт и Гай.

Так и оказалось — за спиной пожилого мудреца он увидел юного Гая, застенчивого и робкого, в тоге несколько детского кроя.

Появление философа, которого Аврелий уважал за гармоничность взглядов намного больше, чем прославленного Сенеку, не успокоило собравшихся.

Не пожелав слушать продолжение дискуссии, которая приобретала всё более горячий характер, Аврелий подошёл к сыну Руфо, чтобы поздороваться с ним, как со старым знакомым.

— Ave, Гай! Я никого тут не знаю. Не представишь ли меня учёным мужам? А ты, мне кажется, здесь свой человек.

Польщённый, юноша ввёл его в курс дела: назвал имена и должности гостей, а также труды, прославившие их. Аврелий, памятуя рассказы Помпонии, умело воспользовался одной короткой репликой Гая и перевёл разговор на греческую поэзию.

Юноша, обычно вялый и спокойный, сразу оживился, и тема дня была забыта в пользу похвал лесбийских стихов Каллимаха. Аврелий весьма обрадовался, что сумел так легко расположить к себе робкого собеседника, как вдруг подошёл Музоний и, как говорится, разбил ему все яйца в корзинке.

Громко обратившись к Гаю, старый философ увлёк отнекивающегося племянника в центр зала и попросил его высказать от имени молодого поколения своё мнение о скандале дня.

Юноша внезапно утратил всё красноречие, которое только что так прекрасно продемонстрировал Аврелию, и пролепетал какие-то приличествующие случаю слова.

Гул голосов заглушил его речь. Императрица попала в эпицентр настоящего словесного урагана, и ей крепко досталось. Только трагик Помпоний Второй, будучи хорошим политиком, пытался лавировать и защищать её.

Услышав его, Гай изменился в лице. И вдруг взял слово и с неожиданным нервным возбуждением заговорил:

— Вот что происходит, когда продажная женщина управляет Римом! Вот, друзья мои и учителя, до чего можно дойти, когда попадаешь под очарование женщины. Разве не предупреждал нас Сенека о том, насколько опасно уступать нашим страстям? Клавдий уже во власти этой шлюхи, не знающей ни стыда ни совести, этой Мессалины, которая крутит им, как хочет, используя те же приёмы, те же ласки, что применяют в борделе! И пусть его судьба служит нам предупреждением! Никогда, ни по какой причине мы не должны принимать эти вместилища похоти и бурдюки с ядом за равных нам людей. Правы были греки, которые запрещали женщинам выходить из дома и использовали их только с той целью, какую предназначила им природа, — для рождения детей и служения мужчинам!

Гости молчали, с любопытством слушая женоненавистнические речи молодого человека, высказанные столь страстно и даже истерично. Музоний качал головой. Привыкший выслушивать куда более весомые доводы, он не мог одобрить неистовые филиппики племянника.

— Нами, римлянами, напротив, — продолжал Гай, — всегда правили женщины, которые думают своими половыми органами, а не мозгами! Эти мегеры лезут в политику, плетут заговоры, возводят и свергают правительства. Помните Ливию Друзиллу? Это она управляла империей, а не Август, её муж! Прославленный триумфатор Август в последние годы жизни не мог даже владеть императорской печатью — ведь жена хранила её у себя! Вместо того чтобы сидеть по домам и во всём повиноваться мужчинам, женщины сегодня господствуют в Риме. Сначала Ливия, теперь Мессалина. Кто дальше будет заставлять нас выполнять их гнусные капризы? Сегодня императорская проститутка сажает в тюрьму самого великого римского мыслителя! И все будут молчать и искать милости этой грязной и коварной куртизанки, которая как никто олицетворяет мерзости своего пола.