Страстная речь Гая смутила даже старых мудрецов. Музоний, всегда проповедовавший абсолютное равенство полов, явно растерялся. Слышать, как ему противоречит молодой родственник и ученик, было для него глубоко огорчительно.

Аврелий вмешался холодно и саркастично.

— Не думаю, что половина людей так уж испорчена, как пытается убедить нас в своём страстном порыве наш молодой моралист. Существуют порядочные женщины, как существуют и порядочные мужчины. И бесчестные женщины, и бесчестные мужчины.

Гай, решительно недовольный, хотел было возразить, но властный жест Аврелия заставил его умолкнуть. Патриций между тем продолжал:

— У меня не было случая познакомиться лично с Валерией Мессалиной. Конечно, то, что я слышал о ней, рисует её не в самых лучших красках. Но от её поведения до обвинения женщин в погибели Рима ещё довольно далеко…

Юноша слушал его откровенно враждебно.

— Что касается Ливии Друзиллы, — продолжал Аврелий, не давая ему вставить слово, — это верно, что она правила Римом и что Август никогда не принимал ни одного решения, не посоветовавшись с ней… И что же? Разве не при нём империя стала сильной, мирной и процветающей, разве мы не должны быть благодарны ей?

Хитрый Аврелий выдвигал в защиту своего тезиса сам принцип императорской власти. Он знал, что вряд ли у кого-нибудь из этих высокомерных благодетелей человечества хватит мужества открыто возразить ему.

Ворчать легко, говорить громко — гораздо труднее. Все умолкли. Дискуссия незаметно сошла на нет. Присутствие Аврелия и его речь смягчили тон выступлений.

Гай, потерпев поражение, обиженно отошёл в угол. Подходя к нему, молодой сенатор понимал, что навсегда утратил его расположение, и всё же выразил ему уважение, несмотря на расхождение во взглядах.

— Ты слишком строг, Гай. Как можно всех женщин обвинять в одинаковых преступлениях? Или ты забыл благородную Витулу? — спросил он, надеясь, что упоминание любимой матери смягчит его непреклонность. Гай никак не выразил своего согласия, но взгляд его слегка потеплел.

— Пройдёт несколько лет, и, возможно, ты влюбишься в один из таких «бурдюков с ядом», как называешь их сейчас. Тогда и поймёшь, сколько нежности они могут подарить мужчине, на какие благородные поступки способны, узнаешь, как бывают умны и образованны, и перестанешь сожалеть о временах, когда женщины занимались только пряжей.

— Такого не будет никогда! — решительно возразил Гай. — Я не позволю этим лицемерным змеям увлечь меня! Не позволю манипулировать мною, словно куклой, не позволю баловать меня, как… — Он замолчал, словно не решаясь произнести какое-то слово.

— Как ребёнка? — коварно подсказал Аврелий.

— Нет! — вскричал юноша. — Я хотел сказать — как идиота, как придурка, растаявшего от телячьих нежностей. Я не хотел сказать «как ребёнка»!

«Но именно это ты и собирался сказать», — подумал Аврелий, задаваясь вопросом, какой же у него был опыт с женщинами, и в частности с Коринной, если оставил такое сильное впечатление, граничащее с ненавистью.

— Конечно, — сказал он, подхватывая последние слова юноши, — дети имеют право, чтобы их баловали, не так ли? Что может быть дороже и приятнее ласки матери! И как мы тоскуем по ней, когда вырастаем. — Сказав это, Аврелий вспомнил о своей матери, которая сразу после рождения преспокойно препоручила его заботам рабынь, а потом, когда немного подрос, и равнодушной мачехе.

— Я тоже очень тоскую по моей матери, — бесстыдно солгал он. — И думаю, ни одна женщина не могла бы любить меня крепче, чем она.

— В самом деле. Поэтому и нельзя доверять им.

— Но всегда можно купить их ласки, расположив к себе.

Намёк на знакомую им обоим свободную развратницу был очевиден.

— Никогда! Я никогда не пошёл бы на это. Ты, может быть, и довольствовался бы такой низкой любовью, ты, считающий, что главная цель в жизни — это поиск удовольствий, но я…

Они взглянули друг другу в глаза. Весёлый и сильный, гордящийся своим жизненным опытом Аврелий и растерянный, неопытный мальчик, лишь недавно надевший взрослую тогу.

В воздухе повис невысказанный вопрос: «А Коринна?»

Аврелий не произнёс его вслух, уверенный, что молодой человек всё равно услышал его, словно он громко прозвучал на весь зал.

Гай опустил глаза.

Патриций отеческим жестом похлопал юношу по плечу и направился к выходу, и пока шёл по атриуму, чувствовал на себе его растерянный взгляд.

— Просто не знаю, Сервилий, что тебе и сказать! Эта история не укладывается у меня в голове. Я определённо переоценил свои возможности. Мне казалось, достаточно познакомиться со всеми участниками событий и разгадать их тайные страсти, чтобы выяснить правду. Но я остался ни с чем. — Сидя в эзедре у друга, Аврелий не скрывал огорчения. — Глупец! Вообразил, будто знаю человеческую душу! Я всматривался в лица, пытаясь угадать сокровенные замыслы, но ничего не понял. В этой истории все кажутся мне виноватыми и все невиновными!