За то, что я руки твои не сумел удержать…
вернуться

Мандельштам Осип Эмильевич
Шрифт:

«Дрожжи мира дорогие…»

Дрожжи мира дорогие: Звуки, слезы и труды — Ударенья дождевые Закипающей беды, И потери звуковые Из какой вернуть руды? В нищей памяти впервые Чуешь вмятины слепые, Медной полные воды, — И идешь за ними следом, Сам себе немил, неведом — И слепой, и поводырь… 12–18 января 1937

«Влез бесенок в мокрой шерстке…»

Влез бесенок в мокрой шерстке — Ну, куды ему, куды? — В подкопытные наперстки, В торопливые следы — По копейкам воздух версткий Обирает с слободы… Брызжет в зеркальцах дорога — Утомленные следы Постоят еще немного Без покрова, без слюды… Колесо брюзжит отлого: Улеглось – и полбеды! Скучно мне: мое прямое Дело тараторит вкось — По нему прошлось другое, Надсмеялось, сбило ось… 12–18 января 1937

«Еще не умер ты. Еще ты не один…»

Еще не умер ты. Еще ты не один, Покуда с нищенкой-подругой Ты наслаждаешься величием равнин, И мглой, и холодом, и вьюгой. В роскошной бедности, в могучей нищете Живи спокоен и утешен — Благословенны дни и ночи те, И сладкогласный труд безгрешен. Несчастлив тот, кого, как тень его, Пугает лай и ветер косит, И жалок тот, кто, сам полуживой, У тени милостыни просит. 15–16 января 1937

«О, этот медленный, одышливый простор…»

О, этот медленный, одышливый простор! Я им пресыщен до отказа, — И отдышавшийся распахнут кругозор — Повязку бы на оба глаза! Уж лучше б вынес я песка слоистый нрав На берегах зубчатых Камы: Я б удержал ее застенчивый рукав, Ее круги, края и ямы. Я б с ней сработался – на век, на миг один — Стремнин осадистых завистник, Я б слушал под корой текучих древесин Ход кольцеванья волокнистый… 16 января 1937

«Что делать нам с убитостью равнин…»

Что делать нам с убитостью равнин, С протяжным голодом их чуда? Ведь то, что мы открытостью в них мним, Мы сами видим, засыпая, зрим — И всё растет вопрос: куда они, откуда, И не ползет ли медленно по ним Тот, о котором мы во сне кричим, — Пространств несозданных Иуда?

«В лицо морозу я гляжу один…»

В лицо морозу я гляжу один: Он – никуда, я – ниоткуда, И всё утюжится, плоится без морщин Равнины дышащее чудо. А солнце щурится в крахмальной нищете — Его прищур спокоен и утешен. Десятизначные леса – почти что те… И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен.

«Я нынче в паутине световой…»

Я нынче в паутине световой — Черноволосой, светло-русой, — Народу нужен свет и воздух голубой, И нужен хлеб и снег Эльбруса. И не с кем посоветоваться мне, А сам найду его едва ли: Таких прозрачных, плачущих камней Нет ни в Крыму, ни на Урале. Народу нужен стих таинственно-родной, Чтоб от него он вечно просыпался И льнянокудрою, каштановой волной — Его звучаньем – умывался… 19 января 1937

«Как землю где-нибудь небесный камень будит…»

Как землю где-нибудь небесный камень будит, Упал опальный стих, не знающий отца: Неумолимое – находка для творца, Не может быть другим, никто его не судит. 20 января 1937

«Слышу, слышу ранний лед…»

Слышу, слышу ранний лед, Шелестящий под мостами, Вспоминаю, как плывет Светлый хмель над головами. С черствых лестниц, с площадей С угловатыми дворцами Круг Флоренции своей Алигьери пел мощней Утомленными губами. Так гранит зернистый тот Тень моя грызет очами, Видит ночью ряд колод, Днем казавшихся домами, Или тень баклуши бьет И позевывает с вами, Иль шумит среди людей, Греясь их вином и небом, И несладким кормит хлебом Неотвязных лебедей… 21–22 января 1937

«Люблю морозное дыханье…»

Люблю морозное дыханье И пара зимнего признанье: Я – это я; явь – это явь… И мальчик, красный, как фонарик, Своих салазок государик И заправила, мчится вплавь. И я – в размолвке с миром, с волей — Заразе саночек мирволю — В сребристых скобках, в бахромах — И век бы падал векши легче И легче векши к мягкой речке — Полнеба в валенках, в ногах… 24 января 1937