— А пряники московские есть?

— Конечно! Свежие, вчера привезли.

Килограмм пряников в красивой коробке — это для общего чаепития. А ещё он купил банку варенья — клубничного, густого, с целыми ягодами.

— Сорок три рубля, — подсчитала продавщица.

Гоги расплатился, попросил красиво упаковать. Продавщица завернула покупки в плотную бумагу, перевязала ленточкой.

— Подарок кому-то делаете?

— Соседям. Хорошие люди.

— Вот и правильно. Добро всегда возвращается.

Дома Гоги постучался к Марье Кузьминишне.

— Заходи, Гошенька, — откликнулась та. — А что у тебя в руках?

— Сюрприз небольшой.

Он развернул свёрток на столе. Глаза Марьи Кузьминишны округлились.

— Боже ты мой! Да это же настоящие конфеты! Нинка, иди сюда скорее!

Нина выбежала из соседней комнаты, увидела сладости и ахнула.

— Гоша, да ты что! Это же целое состояние!

— Ерунда. Хотел порадовать.

— Но за что? — растерялась Марья Кузьминишна. — Мы же ничего особенного не делали.

— А за то, что вы есть. За доброту, за тепло. В моей жизни мало хорошего было, а вы… вы как семья стали.

Марья Кузьминишна вытерла глаза платком.

— Ох, Гошенька, какой ты добрый. Нинка, ставь чайник, будем пробовать.

Но Гоги ещё не закончил. Он вышел в коридор, постучал к Петру Семёновичу.

— Пётр Семёныч, вы дома?

— Дома, заходи.

— Вот, принёс вам гостинец.

Он протянул пачку печенья и половину шоколада. Пётр Семёнович недоверчиво покрутил плитку в руках.

— Настоящий шоколад… Да я его лет пять не видел. Гоша, ты что, в лотерею выиграл?

— Не в лотерею. Работаю хорошо, заказы пошли. Хочется поделиться.

— Спасибо, братец. Жена обрадуется — она сладкое любит.

Следующим был Николай Петрович. Ему досталась половина пряников и банка варенья.

— Варенье клубничное! — восхитился тот. — Да у меня внучка от такого с ума сойдёт. Спасибо, Георгий Валерьевич, от всей души спасибо.

Последним был Василий Иванович. Старик сидел на своей кровати, читал газету при свете керосинки.

— Дядя Вася, вот вам угощение.

Гоги положил на стол оставшиеся пряники и несколько конфет. Василий Иванович снял очки, внимательно посмотрел на гостинцы.

— Пряники московские… — прошептал он. — Сколько лет не ел. Ещё при царе такие делали, в Филипповской булочной.

— Попробуйте, дядя Вася. Говорят, рецепт тот же.

Старик откусил кусочек, долго жевал, прикрыв глаза.

— Тот же, — сказал он наконец. — Совсем тот же. Спасибо, сынок. Детство вспомнил.

Через полчаса на кухне собрались все. Василий Иванович поставил самовар, Марья Кузьминишна достала лучшую посуду. На столе расставили сладости — красиво, празднично.

— Ну что, будем чай пить? — спросила Марья Кузьминишна.

— Будем! — хором ответили мужчины.

Пили не спеша, смакуя каждый глоток. Конфеты ели маленькими кусочками, растягивая удовольствие. Пряники макали в чай, варенье намазывали на хлеб.

— Вот это жизнь! — сказал Пётр Семёнович. — Как в ресторане.

— Лучше чем в ресторане, — поправил Николай Петрович. — В ресторане народу чужого полно, а здесь — свои, родные.

Нина сидела рядом с Гоги, и он видел, как она счастлива. Не только из-за сладостей — из-за общего настроения, из-за того, что он сумел порадовать всех.

— Гоша, — сказала она тихо, — ты такой… особенный.

— Почему?

— Многие думают только о себе. А ты — о других.

— Может, потому что сам знаю, как это — когда тебе плохо, а никому нет дела.

Она сжала его руку под столом. Тепло, крепко, по-настоящему.

— Теперь есть кому дело, — прошептала она.

А вокруг продолжалось чаепитие. Василий Иванович рассказывал истории о дореволюционных кондитерских, Пётр Семёнович — о том, как на фронте мечтали о настоящем сахаре. Марья Кузьминишна вспоминала детство в деревне, когда мёд был единственной сладостью.

Простые человеческие радости. Чай с конфетами, тёплые разговоры, ощущение семьи. Может быть, это и есть настоящее счастье — не громкие слова о светлом будущем, а тихое довольство настоящим.

За окном темнело, но на кухне было светло и уютно. И Гоги понимал — он дома. Наконец-то дома.

Рассвет застал Гоги бодрствующим. Сон так и не пришёл — слишком много впечатлений за день, слишком много мыслей в голове. Он встал, подошёл к окну. За стеклом серело небо, где-то вдали кукарекал петух.