Гоги работал быстро, словно боялся, что видение исчезнет. Широкие мазки кистью, тонкие детали пером. Стиль был незнакомым — не масляная живопись, не акварель. Что-то среднее между комиксом и гравюрой.

Манхва. Откуда он знал это слово? Корейские комиксы… Но как он мог знать о корейской культуре в тысяча девятьсот пятидесятом году?

Он добавил фон — горы, покрытые туманом, древние руины, мёртвые деревья. Апокалиптический пейзаж, где решается судьба мира. На скалах — иероглифы, значение которых он не знал, но рука выводила их уверенно.

Битва была в самом разгаре. Воин уже ранен — струйка крови стекает по щеке. Но он не отступает. В его позе — решимость, готовность умереть, но не сдаться. Демон замахивается когтистой лапой, но воин уклоняется, готовя смертельный удар.

Детали прорисовывались сами. Отблески металла на доспехах, игра света и тени на мускулах демона, искры от столкновения клинка с когтями. Никаких слов, никаких поясняющих надписей — только чистое действие, застывшее в кульминационный момент.

Через два часа картина была готова. Гоги отступил, посмотрел на результат. Перед ним было нечто удивительное — динамичная сцена, полная драматизма и энергии. Стиль совершенно не советский, не европейский вообще.

— Что это за чёрт… — пробормотал он.

Откуда в его голове эти образы? Он никогда не видел восточных комиксов, не изучал азиатское искусство. Но работал с такой уверенностью, словно рисовал в этом стиле всю жизнь.

Снова память двух жизней давала о себе знать. Алексей Воронцов что-то знал о манхве, аниме, азиатской поп-культуре. Но как эти знания просочились в сознание Георгия Гогенцоллера?

За окном послышались голоса. Гоги быстро накрыл картину тряпкой. Такое искусство было ещё более подозрительным, чем сказочный город. Восточные мотивы, непонятная символика, чуждая эстетика — прямая дорога в лагерь за космополитизм.

— Гоша, ты дома? — раздался голос Нины.

— Дома, заходи!

Она вошла с корзинкой в руках — видимо, с рынка возвращалась.

— А что это у тебя закрыто? — спросила, кивнув на мольберт.

— Эскиз один. Не готов ещё.

— А можно посмотреть?

— Лучше потом. Когда закончу.

Нина не настаивала, но в глазах мелькнуло любопытство. Она подошла к окну, где стояли деревянные фигурки.

— Ой, какие красивые! Это ты вырезал?

— Да. Хобби такое.

— А можно потрогать?

Гоги кивнул. Нина осторожно взяла птичку, покрутила в руках.

— Как живая… А это кто? — Она взяла вторую фигурку.

— Дедушка какой-то. Просто так, от души.

— У тебя золотые руки, Гоша. И рисуешь красиво, и резать умеешь. А ещё что умеешь?

Хороший вопрос. Убивать людей, например. Или видеть будущее на семьдесят лет вперёд. Но об этом говорить не стоило.

— Стихи читать умею, — сказал он. — Ты вчера слышала.

— Умеешь. — Нина поставила фигурки обратно, подошла ближе. — А ещё?

Она смотрела на него по-особенному — тепло, с интересом. В воздухе повисло что-то важное, интимное.

— Ещё… — Гоги запнулся. — Ещё умею ценить красивых девушек.

Нина покраснела, но не отвернулась.

— И часто ты красивых девушек встречаешь?

— Не часто. — Он шагнул ближе. — Очень редко.

Они стояли совсем близко. Пахло её духами — простыми, но приятными. В глазах читалось ожидание, готовность к близости.

Но Гоги не решился. Слишком много тайн в его жизни, слишком много опасностей. Нина заслуживала честности, а он не мог быть честным.

— Нина, — сказал он мягко, — мне нужно кое-что доделать. Может, увидимся вечером?

Разочарование мелькнуло в её глазах, но она кивнула.

— Конечно. До вечера.

Когда она ушла, Гоги снова подошёл к картине. Воин и демон застыли в вечной битве, где исход неясен. Символично — его собственная жизнь была похожа на эту схватку.

Он убрал холст в дальний угол, к сказочному городу. Пусть лежат, эти опасные мечты. А он будет рисовать советские вывески и зарабатывать на хлеб.

Но иногда душа требовала полёта. И тогда рождались такие работы — яркие, необычные, полные скрытых смыслов.

Искусство для себя, а не для системы.

Утром Гоги оделся в лучший костюм и отправился в артель «Красный художник». Здание на Кузнецком мосту выглядело солидно — трёхэтажный особняк с вывеской и советской символикой над входом.

В приёмной его встретила секретарша — женщина лет сорока в строгом костюме, с холодными глазами.

— Товарищ Гогенцоллер? Проходите к начальнику.