Остановились у серого здания на Лубянке. Гоги узнал его по фотографиям — штаб-квартира госбезопасности. Место, откуда многие не возвращались.

Провели через боковой вход, по коридорам с зелёными стенами. Пахло карболкой и страхом. Где-то вдали хлопали двери, звучали приглушённые голоса.

Кабинет оказался небольшим — стол, два стула, портрет Сталина на стене. Майор Карпов сел за стол, указал Гоги на стул напротив.

— Присаживайтесь. Будем беседовать.

— О чём?

— О вашей антисоветской деятельности. — Карпов открыл папку, достал фотографии. — Узнаёте?

Гоги посмотрел и похолодел. Фотографии его картин — сказочный город, батальная сцена, барельеф Кремля в японском стиле. Кто-то снимал тайно, возможно, через окно.

— Это мои работы.

— Именно. Произведения формалистического искусства, чуждого советской идеологии. — Карпов постучал пальцем по снимку сказочного города. — Что это такое?

— Фантазия. Город из восточной сказки.

— Пропаганда буржуазного декаданса. А это? — Показал батальную сцену.

— Война. Такая, какой она была на самом деле.

— Очернение подвига советского народа. Вы изображаете наших бойцов как обезумевших убийц.

— Я изображаю правду.

— Правда — это то, что служит делу партии. А вы служите врагам народа.

Допрос продолжался несколько часов. Карпов методично разбирал каждую картину, каждый рисунок. Обвинял в космополитизме, формализме, тлетворном влиянии Запада.

— Откуда у вас знания восточной живописи? — спрашивал он. — Кто снабжает литературой?

— Покупаю на рынке.

— Вас кто-то инструктирует. Учит рисовать в антисоветском духе.

— Никто меня не учит. Рисую как чувствую.

— А чувствуете вы неправильно. — Карпов закурил папиросу. — Но мы можем это исправить. Признайтесь в антисоветской деятельности, назовите сообщников.

— Не в чем признаваться. И сообщников нет.

— Есть. Архитектор Щусев, например. Заказывает вам антисоветские работы.

— Щусев заказывал гравюру своего проекта. Ничего антисоветского в ней не было.

— Было. Пропаганда буржуазной эстетики вместо социалистического реализма.

Так продолжалось до вечера. Карпов давил, угрожал, обещал снисхождение за признание. Но Гоги не сдавался. Что бы он ни говорил, всё оборачивалось против него.

— Ладно, — сказал майор наконец. — На сегодня хватит. Но это не конец, Гогенцоллер. Мы ещё поговорим.

Гоги вывели тем же путём, посадили в машину. Везли домой в молчании. У барака его высадили без слов.

— Помните, — сказал майор в окно, — мы за вами наблюдаем. Любая попытка скрыться или уничтожить улики будет расценена как признание вины.

Машина уехала. Гоги остался во дворе, глядя ей вслед.

На следующее утро стук повторился. Те же люди, тот же чёрный автомобиль, тот же кабинет на Лубянке. Только майор Карпов выглядел свежее, а Гоги чувствовал себя разбитым после бессонной ночи.

— Ну что, Гогенцоллер, подумали? — начал допрос Карпов. — Готовы рассказать правду?

— Я говорил правду с самого начала.

— Неправда. Вы скрываете свою антисоветскую деятельность. — Карпов достал новые фотографии. — А это что такое?

Снимки хокку из блокнота. Кто-то сфотографировал их, пока Гоги отсутствовал. Значит, обыскивали комнату.

— Стихи. Японская форма — хокку.

— Антисоветские стихи в японской форме. Космополитическая пропаганда.

— Там нет ничего антисоветского.

— «Портрет вождя на каждом письменном столе. А где портрет души?» — прочитал Карпов. — Это не антисоветчина?

— Это философское размышление.

— Это подрыв авторитета руководства партии.

Третий день принёс новые обвинения. Теперь разбирали каждую строчку хокку, каждую деталь картин. Карпов был методичен и неутомим — он мог часами обсуждать один мазок кисти.

— Почему вы изображаете советский быт в мрачных тонах? — спрашивал он, показывая зарисовки барака.

— Это не мрачные тона. Это правда жизни.

— Правда — это радость строительства социализма. А вы показываете убогость и нищету.

— Я показываю красоту в простоте.

— Красота — это заводы, стройки, счастливые лица тружеников. А не ваши покосившиеся бараки.

Четвёртый день. Пятый. Шестой. Допросы следовали один за другим, размывая грань между днём и ночью. Гоги начинал путаться в показаниях, повторяться, противоречить самому себе.