Главное — остаться собой. Не сломаться, не предать искусство. Рисовать так, чтобы дети видели красоту, а взрослые — не находили повода для обвинений.

Тонкая грань, по которой теперь придётся идти всю жизнь.

Если, конечно, жизнь продлится достаточно долго.

Гоги сидел за мольбертом в углу комнаты, и от его сосредоточенности веяло чем-то почти мистическим. Палитра в его левой руке походила на поле сражения — краски застыли в ожидании, словно воины перед решающей битвой.

— Что ты там колдуешь? — поинтересовалась Нина, заглянув художнику через плечо.

— Рисую зиму, — отвечал Гоги, макая кисть в белила. — Только не ту, что в детских книжках показывают.

Первый мазок лёг на бумагу с какой-то особенной решительностью. Снег под его кистью получался не пушистым и безобидным — каждая снежинка летела сквозь метель остриём вперёд, словно осколок стали. А мачеха… Боже правый, что за мачеха! Не сварливая торговка, а суровый военачальник в одеждах цвета воронова крыла с лицом, высеченным из льда.

— Страшновато выходит, — прошептала девушка.

— Сказки и должны пугать, иначе чему научат? — философски заметил художник, добавляя в белую краску чуть синевы.

Падчерица под его кистью превратилась не в жалкую сиротку, а в юную воительницу с корзиной за спиной, как с походной сумкой. Одежда рваная, но осанка гордая, несгибаемая. След в снегу за её спиной прочерчивался прямой линией, решительно и без колебаний.

В дверь без стука вошёл Пётр Семёнович — как всегда по-хозяйски.

— Опять художишь? — проворчал сосед, но тут же присвистнул, взглянув на рисунок. — Ничего себе девчонка! На партизанку смахивает.

— Это падчерица из «Двенадцати месяцев», — пояснил Гоги, тщательно прорисовывая складки одежды. — Ей предстоит встретиться с самими месяцами.

— И как же они у тебя выглядят, эти месяцы?

Художник загадочно улыбнулся и взял чистый лист. Под его кистью стал появляться Январь — но какой Январь! Старый степной атаман с белой бородой, развевающейся на морозном ветру. Широкополая шапка надвинута на глаза, а в руках не шашка, а посох, увенчанный кристаллом льда размером с кулак. За его спиной угадывались силуэты остальных — братство месяцев, каждый со своим оружием времени.

— Батюшки, — прошептала Нина. — Как живые!

Гоги перевернул лист и принялся за Март. Молодой всадник в доспехах цвета первой зелени, шлем украшен ветками вербы. Сабля обнажена, и с клинка капает не кровь — весенний дождь. Каждая капля, падая на землю, превращается в подснежник.

— А этот-то зачем с саблей? — удивился Пётр Семёнович.

— Март — месяц-воин, — объяснил художник, прорисовывая детали доспехов. — Он сражается с зимой не на жизнь, а на смерть.

Июль появился следующим — огненный всадник в алых одеждах, волосы пылают, как солнечные языки. В руках не сабля — серп, что жнёт не колосья, а сами лучи света, превращая их в золотую пыль.

— А костёр как нарисуешь? — спросил сосед с любопытством. — Тот, где все месяцы собираются?

Гоги задумчиво покрутил кисть в пальцах, затем решительно взялся за новую композицию. Костёр под его рукой превратился в алтарь в центре древней арены, языки пламени взмывали к небу колоннами. Двенадцать силуэтов вокруг огня не сидели мирно на пеньках — они стояли в боевых стойках, словно совет военачальников перед решающей битвой. Дым от костра не рассеивался, а сплетался в узоры, рассказывающие историю года: рождение, рост, увядание, смерть и снова рождение.

Заглянул Василий Иванович:

— А это что за сборище? На казачий круг похоже.

— Месяцы советуются, кому помочь девчонке, — объяснил художник. — В сказке они добрые.

— А тут как в жизни выходит, — хмыкнул старик. — Каждый своё мнение имеет.

Нина погладила Гоги по плечу.

Гоги окунул кисть в малиновую краску — цвет русских платков и хохломской росписи — и добавил на одежду мачехи узор из традиционных завитков:

— Он сказал сделать красиво. Не уточнил, в каком стиле.

Последний мазок лёг на бумагу, завершая образ Декабря — седого богатыря в медвежьей шубе, с булавой из сосулек в могучей руке. Гоги отложил кисть и откинулся на спинку самодельного стула. Двенадцать листов лежали перед ним веером — каждый месяц смотрел со страницы, как живой воин времени.

— Готово, — тихо проговорил он и глубоко выдохнул.

Нина подошла ближе, рассматривая иллюстрации одну за другой. Её глаза останавливались то на свирепом лице Января-атамана, то на юной падчерице с корзиной за спиной, то на эпическом костре, вокруг которого собрался совет месяцев.