Он внимательно посмотрел на меня, как будто в чём-то подозревая. Я округлил глаза, покачал головой:

— Ничего себе… Вот это поворот.

— Короче, врачи сейчас его обследуют. Как бы там ни было, Вешняков подтвердил ваши первоначальные показания.

Глядя на унылую физиономию следователя, даже хотелось ему посочувствовать. Но как захотелось — так и перехотелось. Натуральный оборотень в погонах, такому самому место на нарах.

— М-да, надо же… И что, как скоро суд? — поинтересовался я.

— Такие дела быстро не делаются, — покрутил в пальцах шариковую ручку Нуждин. — Мы вас оповестим, как дело к суду пойдёт.

Эдак, чего доброго, я свадьбу раньше сыграю, чем Гошу посадят, думал я, покидая кабинет следователя. А такому важному мероприятию, как бракосочетание с последующим празднованием, хотелось бы закрыть все гештальты. Чтобы, как говорится, ничего за душу не тянуло.

После визита к следователю вечером позвонил Лебедеву, пересказал в общих чертах новости. Радости генерала не было предела.

— Рад, что всё так закончилось, — сказал он. — Но с чего бы…

— Наверное, совесть проснулась, — не дал ему закончить мысль я. — Оказывается, она присутствует даже у самых отъявленных негодяев.

Не рассказывать же, в самом деле, как всё было в реальности… Может, и поверили бы. Только оно мне надо? Не было меня в Первой градской, никто не знает о моём визите туда, только я и Гоша. А Гоша обещал не болтать, знает, чем это может для него закончиться.

Дома я немного поколдовал с ДАРом, избавившись от ещё видимых последствий удушения, и от странгуляционной борозды не осталось и следа. Признание Гоши получено, а мне уже надоело прятать шею за наглухо застёгнутым воротничком.

На следующий день позвонил Сотников, попросил встретиться. Мы пересеклись на лавочке в скверике неподалёку от моей больницы.

— Ничего не понимаю, — говорил комитетчик, облизывая мороженое в вафельном стаканчике. — Почему Вешняков-младший вдруг решил изменить показания… Вы часом не в курсе, Арсений Ильич?

Я тоже лизнул верхушку холодного лакомства. Всё-таки вкусное оно, советское мороженое. Без всякой химии и грёбаных красителей, после которых у людей развиваются всякие нехорошие болячки вплоть до онкологии. Хуже всего, что страдают дети — главные потребители сладостей. В том моём будущем этой гадости было невообразимое количество. А будет ли в этом?

— Не иначе совесть проснулась, — повторил я сказанное накануне Сергею Михайловичу.

— М-да… Не думал, что у этого типа она есть. Хорошо, что так всё разрешилось, а то меня в последнее время глодало чувство вины за то, что не мог вам помочь.

— Ну, вы же не председатель комитета госбезопасности, — улыбнулся я. — Возможно, у вас всё ещё впереди.

— Вашими бы устами, — хмыкнул Сотников, снова лизнув мороженое. — Хотя даже и не знаю, нужна ли мне такая должность. Чем выше взлетишь — тем больнее падать… Вешняков, кстати, сейчас во всё той же Первой градской, только в другом отделении. У него же рак мозга нашли чуть ил не в последней стадии. Так, чего доброго, и до суда не доживёт.

— Да? Хм… Хотелось бы, чтобы дожил.

— И мне хотелось бы. Да, чуть не забыл… Владимира Борисовича переводят в столицу, в УКГБ по Москве и Московской области. Так что мы с вами связь не теряем, но и с Шумским сможете видеться почаще. Если, конечно, возникнет такая необходимость.

— Здорово, — совершенно искренне заявил я. — А когда переезд?

— Это я уж не знаю, да и сам Владимир Борисович не знает. Ему просто сказали — быть на низком старте. Кстати, особо-то не распространяйтесь об этой новости.

— Насчёт этого можете не беспокоиться. Тем более о существовании Шумского из моих близких и знакомых никто не знает. И не узнает.

Эта встреча случилась 1 июня. А 4-го в вечернем выпуске программы «Время» сообщили, что накануне на буровой скважине в Мексиканском заливе произошла экологическая катастрофа. Из-за неправильных технических решений нефть из месторождения под большим напором прорвалась на поверхность залива, воспламенилась и взорвалась, когда вступила в контакт с газовыми испарениями от двигателя, обеспечивающего электроэнергией буровую вышку на борту платформы. Платформа загорелась и рухнула в море после нескольких часов непрерывного пожара. Из скважины за сутки вытекло уже около 30 000 баррелей нефти, и пока остановить этот поток не представляется возможным.

Глядя в экран телевизора, я ощущал одновременно и удовлетворение от того, что моё предсказание, данному Шумскому, сбылось, и ужас от размеров катастрофы. Мог ли я её предотвратить? Вряд ли это было в моих силах. В конце концов, я передал информацию Шумскому, а уж он мог бы по своим каналам что-нибудь предпринять. Однако, как ни крути, а жизни погибших в пламени будут на моей совести, и мне с этим жить.

Шумский позвонил ещё прежде чем закончились новости:

— Программу «Время» смотрите, Арсений?