К этому моменту я успел и браслет активировать, так что, едва его запястье оказалось в моих пальцах, немедленно приступил к работе. А ещё минуту спустя пациент начал было бормотать, что я как-то слишком долго измеряю пульс.

— Это по новой методике, — монотонно ответил я, не открывая глаз. — Лежите спокойно и не шевелитесь.

Делать приходилось всё в ускоренном режиме. А когда всё было готово — я услышал тихий стон пациента.

— Что? — спросил я, вытирая носовым платком вспотевший лоб и борясь с накатившей тошнотой.

— Голова… Голова болит.

— Ну ещё бы, третья стадия рака, — вздохнул я.

— В смысле?

Гоша престал стонать и уставился на меня широко раскрытыми глазами, в которых плескался ужас.

— Я говорю, что у тебя, Георгий, третья стадия рака мозга. Вот и болит головка. А дальше будет хуже. Нарушится кожная чувствительность, ухудшатся параметры зрения и слуха, начнет страдать устная и письменная речь… Но главное — это жуткие головные боли, иногда даже наркотические вещества не помогают окончательно заглушить болевые ощущения. В общем, можешь сообщить родителям, чтобы готовились к худшему.

— Как… Но… Да кто вы?!

— Так и не узнал по голосу? Надо же… А я тот самый водитель Коренев, кого ты пытался задушить нейлоновым шнуром. Вспомнил?

— Ты?!!

— Я, — кивнул я покаянно, как Раиса Захаровна на встрече с Надей из ещё неснятого Меньшовым фильма. — Ловкость рук, как говорится… Остановка сердца в машине, кстати — тоже моя работа, так что у тебя уже вторая возможность убедиться на собственном здоровье в моих возможностях. Если сомневаешься в моём диагнозе — дождись результатов исследований. Только если они затянутся — онкология перейдёт в последнюю, терминальную стадию. Кстати, не вздумай кричать и тем более кидаться в драку, от твоей покладистости зависит, как долго ты ещё проживёшь.

— А-а-а…

Он скривился от боли, а я участливо вздохнул:

— Да-да, и чтобы ты сразу почувствовал, что такое рак мозга, я добавил болевых ощущений. Они тебя будут мучать до конца твоих дней, не таких уж и долгих… Если, конечно, ты не сделаешь то, что должен сделать. И тогда рак исчезнет, как ни бывало.

— Что?! Что я должен сделать?!! — прохрипел он, глядя на меня налитыми кровью глазами.

— Сам-то не догадываешься? Ладно, подскажу… Для начала, Гоша, ты мне расскажешь причину, по которой вы с твоей подружкой убили таксиста, а потом решили убить и меня, чтобы завладеть моим автомобилем…

— Откуда ты знаешь про таксиста? — судорожно сглотнул он.

— Оттуда, — грубо оборвал я его. — Короче… Здоровье я тебе верну, но уже после того, как у следователя на столе будут лежать твои показания, и дело на вас с Якимчук будет направлено в суд. Пойдёшь потом в отказ, попробуешь изменить показания — я так или иначе до тебя доберусь. И уж поверь, на этот раз для тебя обратного пути не будет. И до подружки твоей доберусь, хотя, подозреваю, тебе на неё плевать. Но у меня с ней тоже личные счёты. Так что давай, выкладывай правду-матку.

Повисла пауза, я терпеливо ждал, хотя в любой момент сюда могла заглянуть медсестра, заинтересованная моей задержкой, а то и кто-нибудь из врачей. Рассказывай им потом про кафедру.

— Да кто ты такой?! — наконец выдавил из себя скривившийся Гоша со слезой в голосе.

— Я-то? Я кошмар твоей оставшейся жизни. Возможно, недолгой, если будешь себя плохо вести.

— А если дам показания, ты точно вылечишь меня от рака? Клянёшься?

— Ещё и клясться тебе, мразь?! Перебьёшься! Придётся поверить на слово. Итак, считаю до трёх. Если по истечении отсчёта не начнёшь говорить, то мне терять нечего — я ухожу, и разбирайся со своим мозгом сам. Один. Два…

Гоша сглотнул застрявший в горле ком, и чуть осипшим голосом сказал:

— Это всё карты. С них началось. Гарик… То есть Игорь, товарищ мой институтский, познакомил меня с одной компанией. Самому младшему лет тридцать, а самому старшему — Эдуарду Николаевичу — за пятьдесят. У них это вроде клуба по интересам, они вечером каждой пятницы собираются на квартире у Эдуарда Николаевича, и играют в преферанс. Компания вроде приличной показалась, общаются интеллигентно. Да и обстановка… Антиквариат, иконы, и техника японская. И они приняли меня в свой круг, карточный круг. Правда, типа как бы с испытательным сроком.

— Адрес?

— М-м-м… Дом в Вознесенском переулке, ещё довоенной постройки, шестиэтажный, номер не помню. Там у подъезда ещё лавочка с изогнутой спинкой, в голубой цвет покрашена. Квартира на третьем этаже. Её номер помню — 38-я.

— А кем работает этот Эдуард Николаевич?

— Я спрашивал потом у Гарика, тот сказал, что вроде в каком-то музее. Только сомневаюсь я, у музейщиков зарплата нищенская.

— Ага, если ничего не воровать…

— Чего?

— Ничего, дальше рассказывай.