Оставшись одна на крыльце, я потерла виски.

Н-да, поторопилась Василиса хлопнуть крыльями: сейчас могла бы брать меня тепленькой. Как миленькая передала бы ей всю эту головную боль!

Илья! Ну где же ты, когда ты так нужен, а?

В горнице царил бедлам. Призвав на помощь Гостемила Искрыча, я шерстила запасы, оставленные мне предшественницей.

Шерстила больше от отчаяния: чтобы и впрямь найти лекарство, нужно для начала, как минимум, идентифицировать болезнь — а с этим у меня не очень.

И потому я безнадежно перебирала мешочки с травяными сборами и горшки с мазями: от кашля, от почешуя, от запора, от родильной горячки, от бледной немочи…

Решив, что “от бледной немочи” — лучше, чем ничего, я развернула свиток, бережно привязанный к горловине мешка.

“Щепоть сих трав истолочь медным пестом в медной ступе до тонкого праха, заправить половинной мерой сока черноягодника, разведенным колодезной водой один к пяти, томить в печи, пока не упарится вполовину. Как упарится — вынуть, и, думая о болящем, мешать посолонь дубовой ложкой, вливая силу на каждый оборот ложки, пока зелье брать будет и читать заговор на здравие. Опосля сцедить, остудить, напоить больного из дубовой чарки”.

Что ж. Черноягодник, медная ступа с пестом и дубовая чарка у нас точно есть — я при инвентаризации видела. Заговор на здравие я как раз разобрала, пока книгу переписывала.

Остальное, боюсь, выяснять придется по ходу дела.

“Тук, тук, тук” — пест разбивает стебли, семена и мелкие сморщенные ягодки в “тонкий прах”.

— Сок черноягодника, матушка, не хранится, силу теряет быстро — а вот сама ягода, она ничего, лежкая, — делится Гостемил Искрыч знаниями, подавая мне ягоду, миску, снова пест, но уже дубовый, и кусок чистого полотна. — Ты уж извини, отжать не могу, твоя рука должна быть.

Вид у домового виноватый, будто он сам всё это придумал, но я чую странным, незнакомым мне ранее чутьем, что всё верно, домовому, с его силой, здесь не место, и максимум, что он может, это подсыпать мне в миску ягоды, пока я буду отжимать требуемое количество сока.

Две с половиной меры — нам нужно пять порций лекарства.

Сок у черноягодника грязно-серого цвета, а разбавленный водой, внезапно отдает в легкую, чистую синеву, домовой радуется, истово что-то бормочет, но я и без него знаю: все правильно.

Илья, влетевший в дом на середине процесса, взъерошенный и встревоженный, окидывает эту картину взглядом — и без слов отступает в угол, и там замирает, и это тоже правильно: нельзя сейчас лезть мне под руку, нельзя отвлекать.

И лишь когда залитая разведенным соком трава отправляется в печь, меня отпускает. И только тогда подает голос Илья:

— Ты звала ли, Премудрая? Приключилось что?

А выслушав мой рассказ, кивает:

— Коня я не расседлывал. И, знаешь, Премудрая, думаю, будет лучше, если я псом с тобой в деревню пойду — мало ли, что учую?

Я шла к ним от леса: Булат, ссадив меня и богатыря на опушке, вздернул голову, прянул ушами — да и попросил дозволения не сопровождать хозяюшку далее, здесь дождаться… Что-то здесь было, пожалуй, нечисто — ну не спроста же я вдруг стала “хозяюшкой” из “хозяйки”? — но держать у своей юбки отчаянно скучающего коня жестоко.

— Ладно, оставайся. Но посевов не трави и… — я задумалась, вспоминая, что еще там приписывалось в сказках волшебным коням. Не вспомнила, и махнула рукой: — В общем, катись, гуляй, но не хулигань!

Булат предвкушающе сверкнул глазами, всхрапнул, махнул хвостом — и сгинул одним скачком.

Вот тебе и “тут тебя, хозяюшка, дождусь!”.

Илья, успевший перекинуться, пока я давала указания коню, ухмыльнулся собачьей пастью — и я расслабилась. Криминала богатырь не одобрил бы, значит, что бы там не задумал копытный хулиган, это в границах приемлемого.

Черемши оказались деревней небольшой, разве что чуть обширнее тех же Малых Елей.

А так — все то же самое: высокий потемневший от времени тын, к которому прильнули заплатки огородиков, ворота, распахнутые по дневному времени.

Я шла, и собачий бок успокаивающе прижимался к бедру, помогая одолеть некстати накатившую робость. Селяне, возившиеся в огородах, при моем появлении разгибались, провожали взглядами.

У ворот, распахнутых по дневному времени, я остановилась.

— Люди добрые, подскажите-ка, где мне дом Еремы Печника отыскать?

Молчание. А потом “А ты кто таковская будешь, девка наглая?” — от пузатого мужика с ближайшего огорода.

Всё. Робости как не бывало!

Я почувствовала как удивленно поползла вверх правая бровь.