Пока не уйду…

— Ты что, Премудрая! — возмутился богатырь. — Как можно?! Кто ж коня своего, товарища боевого, обижать станет?!

Я потянула на себя дверь в избу, и спрятала улыбку: славный он все же, Илья. За Булата вон заступился…

Надо будет сказать об этом хулигану копытному. Так мол и так, собиралась стреножить тебя, красавца, и только богатырским заступничеством передумала!

А то, чую, не надолго моего внушения буланому балбесу хватит. Глядишь, благодарность дольше продержится…

— Гостемил Искрыч! — мой голос гулко отозвался от бревенчатых стен, метнулся по лестнице в горницу, потревожил кота на подоконнике. — Что там зелье?

— Всё ладно, матушка! — бодро откликнулся домовой, появляясь из-за печки. — Как ты и велела, как упарилось зелье на четверть — я заслоночку и прикрыл, само мало жара оставил. Вот оно и прело потихоньку, тебя дожидалось… Сейчас жару поддам — мигом дойдет!

Я кивнула ему с благодарностью:

— Что бы я делала без тебя, Гостемил Искрыч!

— Да полно, матушка! — зарделся от похвалы домовой. — Уж верно, не пропала бы!

Не стала его переубеждать, только покачала головой: не знаешь ты, Гостемил Искрыч, из какого мира я вышла. И цены себе — тоже не знаешь.

Попросила:

— Позови меня, будь добр, как зелье дойдёт. Я наверху буду— дело есть…

Он поклонился, а я положила руку на перила (работа Ильи, он недоволен был, что грубо вышло — а мне нравилось ужасно) и медленно пошла наверх.

У меня действительно было там дело.

Шутки кончились.

Премудрая часто сердилась.

Когда пугалась, когда не знала, что делать, когда кого-то жалела.

И хоть злость свою она большей частью в узде держала, но всё ж таки злилась. Илья-то видел.

А урочище ее, сердитку, всё едино приняло легко и радостно. Опамятовалась нечисть лесная да болотная, успевшая натворить бед за ту половину седьмицы, что Премудрое урочище неприкаянное пустовало, и даже Илья, бездарный, почуял, как стало легче дышать, оттого что перестала давить на загривок бесхозная, беспокойная сила.

Ушла в хозяйку.

А урочище радовалось ей, спешило услужить, откликаясь силой и готовностью покарать обидчика своей Премудрой.

Матушка, узнав о том, только руками всплеснула…

Встретила она Илью неласково: крепкой материнской затрещиной, как в детстве. И пусть не вышибла она искр из глаз, но Илья с тайным облегчением отметил, что рука у первой мастерицы Темнолесья и сопредельных княжеств как прежде тверда, и ослабеет не скоро.

А после и вовсе притиснула старшенького сердцу в объятиях и Илья, зная за собой вину, смущенно бормотал:

— Ну полно, матушка, полно, ну жив я, цел…

Когда же матушка отпустила его, поставил на ступень рядом с ней корзину:

— Вот… Премудрая гостинец передала, кланяться тебе велела, просила не держать зла. Не от неуважения она тебя обидела, от незнания: в ее мире уклад иной, а здешние порядки ей неведомы…

— Да поняла уж, — досадливо отмахнулась матушка.

А потом, усадив за стол и вглядываясь тревожно в то, что обычным людям нипочем не увидеть, спросила, пока домовой подавал снедь:

— Надолго отпустила?..

— Сроков мне Премудрая не ставила, — честно признался он. И добавил, — Но я бы сам поскорее воротился. Как бы не приключилось чего, пока меня рядом нет…

И тут Илья, богатырь князя Гостомысла Войковского уже не был честен в полной мере, потому как, ежели по совести, то тревога его была — как бы не учудила чего Премудрая, пока его нет рядом…

И пусть было у Искусницы, о чем расспросить, но пока Илья мел со снедь со стола, соскучившись по матушкиной стряпне, а она сидела рядом, подперев щеку рукой, и глядела как он ест.

И лишь затем посыпались вопросы, как живется ему у Премудрой.

— Ну как же ты так, Илюша? Ежели у тебя нужда какая приключилась — отчего ко мне не пришел? Ну разве бы я тебе не помогла? Что ж тебя к этой гадюке понесло?

Понимая его службу, про Елену она не расспрашивала, лишь один раз не утерпела: