— Не знаю, — честно призналась Майя.

Я вздохнула. Но ведь и новые воспоминания никуда не денутся, а, значит, если Аврора казнит нескольких человек, например, то ей уже никогда не стать прежней доброй Осенью.

— Вы должны вернуть ей память, — заявила я. — Кто-то из вас должен бежать с Арманом. Прямо сейчас. Кто-то, кого Осень хорошо помнит. Например, Мари. Ведь в том мире, Рапунцель была сестрой Авроры… ну то есть, Осени. Пока не поздно, пока принцесса не изменилась бесповоротно. Теперь я поняла, почему пробуждение Спящей Красавицы не остановило Великое Ничто: Аврора должна вспомнить себя.

Арман, закончивший горевать о несбывшейся любви, посмотрел на меня:

— Если я уеду в костюме ворона, меня отпустят. Мало ли какое распоряжение мне дал каган? Никто не рискнёт допросить меня. Но если со мной будет девушка… Да ещё и жена мага-архитектора…

Мы задумались.

— Её можно тоже переодеть, — неуверенно начала было Майя.

— Светлые волосы. Слишком приметно, — выдохнула я.

И тут Кара хитро улыбнулась и весело посмотрела на нас.

— Майя, детка, а где то колечко, которое я тебе подарила давным-давно?

ПРИМЕЧАНИЯ для любознательных

Всё то, о чём говорят герои, было рассказано читателям в прошлых книгах:

*Майя была её королевой — «В смысле, Белоснежка?!»

*в Родопсию попала её дочка Аня — «Отдай туфлю, Золушка»

*про странную девочку Осень — «Пёс бездны, назад!»

*о Спящей Красавице номер один — «Подъём, Спящая Красавица»

*Ист аха — не совсем точный перевод. Скорее «приготовь седло». Кочевники почти никогда не называют лошадей лошадьми и не упоминают о них, чтобы не сглазить. Если нужно сказать «лошадь», говорят «покоритель степи», «та, что быстрее ветра», «звенящая по камням» и тому подобное. В данном случае, говорить о лошади необходимости нет, поэтому говорят о седле.

Дополнение 3

Эйдэн ушёл в шатёр, спиной чувствуя неприязненный взгляд кагана. Ещё бы! Первый ворон Аэрг и второй ворон Тэрлак спят, как и положено в походное время, на земле, завернувшись в тёплые вороньи плащи, а Третий ворон барствует в шатре. Почти как его каган. Пусть это и шатёр невесты, а не ворона. Если бы не этот взгляд бессильной ненависти Эйдэн остался бы снаружи вместе с братьями.

Кары в шатре не было. Не сказать чтобы это расстроило жениха: Эйдэн от матери знал, кто такие феи и какие у них нравы. Взять замуж фею — взять себе бесчестье. Но… не смотреть же, как её убьют?

Ворон лёг на шкуру и прикрыл глаза. Вынул из кармана узкую ленточку и принялся разглядывать её сквозь ресницы. Это была выцветшая и потрёпанная полоска ткани неопределённого цвета.

Алая — вспомнил он.

И словно наяву услышал звонкий, немного захлёбывающийся смех дочери. Эйдэн и не заметил, когда Нуиника успела вплести ленточку в гриву его лошади. Увидел потом, когда его достали из ямы, и сразу понял, откуда она.

— Нет на свете ничего более сладкого, чем память, — пробормотал ворон тихо, — нет ничего на свете более горького, чем память.

Пройдёт день, и ещё один, и к вечеру орда будет под стенами Старого города. Но об этом ворон подумает завтра. Время ещё есть. Он заставил тело расслабиться и провалился в сон.

Ему снилась степь. Она простиралась далеко внизу, закругляясь с двух сторон белыми зубцами гор, а с юга и запада — серыми волнами моря. Эйдэн парил в упругом потоке воздуха, и ветер тихонько гудел в сомкнутых перьях. Внизу проносились табуны тонконогих лошадей. В реках сверкали серебристые косяки форели. Всё это Эйдэн видел несмотря на огромную высоту, из-за которой горы казались рассыпанным по бархату сероватым жемчугом.

«Однажды наступит час, и вороны полетят», — прошептал в его голове чей-то голос. Очень знакомый, но Эйдэн не мог вспомнить чей.

Что-то лопнуло. Словно перетянутая струна морин хуура порвалась вдребезги.

Эйдэн оглянулся и увидел, как с северо-востока мир рассыпается в пыль, как пересохший полевой гриб.

— Она проснётся, и гибель ускорится. Она выйдет замуж, и мир погибнет, — громко сказал всё тот же знакомый-не-знакомый голос. — Это будет последняя сказка этого мира.

И тут ворон узнал его: это сказочник.

— Поцему? — спросил Эйдэн.

— Я устал.

— Отдохни.

Ворон вдруг обнаружил себя человеком. Его ноги стояли на земле, попирали высохшую траву и мелкие серые камни. На замшелом валуне перед Эйдэном сидел знакомый незнакомец. Это был рыжий парень, безусый. Длинные медные волосы собраны в хвост. Двухцветная куртка — зелёная с коричневым — сшита из треугольников странной материи, серо-синие штаны и странная белая обувь, зашнурованная на ступне… «Первомирец» — догадался Эйдэн. Ну или иномирец. Со слов Мари, жены Германа, миров существует бесчисленное множество.