Мухи облепили мужчин. Тела на крестах зашевелились. Их кожу словно покрывал слой ворсистой ткани, пропитанный маслом. Чёрной и блестящей. Если они и кричали от боли, или хотя бы мычали, услышать этого было невозможно. Жужжание и улюлюканье толпы было невыносимо громким.

Казнь продолжалась недолго.

Разбухшие мухи слетели с тел и начали возвращаться в рукава рясы мелкими стаями. Я моргнул пару раз, как тела на крестах очистились. Все до единой мухи скрылись внутри рясы, оставив после своего пиршества высушенные тела.

Мужчины на крестах выглядели скверно. Они не шевелились, и стали какими-то… твёрдыми. Искусанная кожа побагровела и стянулась, облепив кости словно намоченная бумага. К двум крестам были прибиты скелеты в коричневых целованных. В пустых глазницах поселилась жуткая тьма. Даже усохли губы, оскалив пожелтевшие зубы. Челюсть ближайшего к нам мужчины откинулась, и наружу из опустошённой глотки вместо слов вырвалась тонкая струйка жужжащих мух.

Сморщенные тела на крестах стали похожими на сухофрукты.

Ряса монаха продолжала исходить волнами. И когда последние мухи исчезли в его рукавах, он прожужжал на всю площадь.

— Их кровь — плата за чистоту души. Плата, за чистоту тела.

Монах подошёл к сморщенному телу, схватился почерневшими руками за запястья трупа и сорвал его креста. Раздался неприятный звук рвущейся плоти, а затем удара черепа об асфальт. Фигура в грязной рясе швырнула беднягу прямо на камни, прямо в вопящую от зрелища толпу. А затем и второго.

Толпа не отступила, даже когда одно из изуродованных тел подкатилось впритык к подошве их ботинок. Наоборот. Люди бросились топтать остатки того, что совсем недавно было человеком.

Я терпел всё это только потому что мне нужна была информация. За спиной загадочной фигуры простиралось голубое море и омывался волнами причал. Пустой, лишь рыболовные лодки. И ни одного корабля, способного увести от сюда прочь хотя бы пол сотни человек.

Я видел, как заходило солнце, то прячась за один крест, то за второй. И не было никаких сомнений, что дубовое распятье испачкается потом еще не одного десятка человек. Те двое, что были растоптаны в пыль беснующейся толпой, ни в чём не виноваты. Сама толпа казалась мне повинной во всех грехах, обрушившихся на не только на их головы, но и земли. Место каждого ликующего смерти проходимца там, на дубовом кресте под жаром утреннего солнца.

И весь этот суд скорее смахивал на самосуд, устроенный лживыми судьями.

Взбесившаяся толпа оставила после себя от трупов пыль и чудом уцелевший череп. Он выкатился на площадь, стуча по серому камню, и покатился дальше, пока не ударился о каменные ступени. Опустошённые глазницы в последний раз взглянули на толпу и разлетелись на осколки. Болезненно чёрная ступня спускающейся по лестнице фигуры в рясе раздавила череп, забив щели между камнями осколками костей.

— В этой черепушке больше никто и никогда не выносит плод нечестивых мыслей, — раздалось жужжание на площади. — Дурные мысли не родятся с целью уничтожить наше существование. Тела грешников очистились от грязной крови. И они заслужили прощения. Так же, как и каждый из вас заслуживает прощения! Их кровь больше не испачкает прекрасное имя нашего города, но прах и кости останутся навсегда с нами.

Человек в рясе наклонился. Почерневшие пальцы схватились за кусок черепа, застрявший между камней, и вытащили его наружу. Фигура выпрямилась, выставив над головой руку. Толпа умолкла. На фоне заходящего солнца я видел, как в уродливых пальцах блестел осколок кости.

— Их прах останется с нами навсегда, — прожужжало со всех сторон.

Фигура в рясе опустила руку, и на наших глаза почерневшая ладонь со всей силой смяла осколок черепа. Невыносимый хруст слился с жужжанием. Пальцы словно перемалывали костяную черепицу в пыль. Казалось, будто где-то рядом собака грызёт кости, или машина переезжает сброшенный на дорогу шифер.

Да, я угадал.

Вытянутый кулак фигуры расправился в ладонь. Горсть пепла — всё, что осталось от куска головы. С моря ударил ветер. Ладонь в миг опустела, а в толпу ударил столб зернистой пыли. Каждый сделал вдох. Каждый житель города вобрал в себя крохотную частичку казнённого человека.

— Их прах останется с нами навсегда, — вновь прожужжало со всех сторон.

Охваченные кашлем люди принялись расходиться. Под светом уходящего солнца толпа быстро рассасывалась, очищая площадь. Здесь были даже старухи и старики. На их лицах застыла маска мерзкого удовлетворения, словно эта казнь продлила им жизни лет на десять. Здесь были даже дети. Непонимающие ничего дети, которых привели родители только для того, чтобы самим не упустить самое интересное.

Когда площадь опустела, на сером камне остались стоять только я и Осси. И он.

Покрытая капюшоном голова смотрела в нашу сторону. Он словно присматривался. Пытался признать в нас тех, кого давно знает. Руки покоились вдоль тела, ноги стойко держали тело, прячущееся от наших глаз под развивающейся на ветру рясе.

— Инга, — прошептала Осси, — надо убить его, пока есть возможность.

— Убить всегда успеем. А возможность попытаем в другом.

Краем глаза я увидел, как Осси потянулась за мечом. Мне пришлось схватить его за плечо и хорошенько тряхануть.