Шрифт:
Главное, не показывать страх и выглядеть уверенно, тогда нападать не будут.
Тактика оказалась верной. Вокруг загудели разговоры, женщины затянули грустную песню, и жизнь общинная пошла своим чередом: старики плели сети и вырезали ложки, женщины вышивали, пряли, ткали на станках полотно, а меж взрослыми бегали дети, играя какими-то палочками и тряпичными куклами.
Лера дошла до табуреточки и села. Все опять стихли. Напряжение ощутимо разлилось в воздухе.
— Кхе, кхе — громко откашлялся один из стариков. Основательно затянул узел на сети и, не глядя на Леру, сказал: — Ты бы к девушкам села. Не для тебя уголок оставили.
Жар разлился по всему телу, и Лера медленно встала. Ну как так-то? Не успела ничего сделать, а уже опростоволосилась.
— Конечно, иди к нам, — послышался вдруг звонкий голос, и из девичьей стайки улыбнулась главная запевала — Оста. — Расскажешь, кто такая, откуда явилась, да с какими целями Молчуна заманиваешь.
Подружки ее прыснули от смеха. Женщины тоже заулыбались, этак многозначительно поглядывая на платок, подаренный Герасимом.
Под их взглядами волосы на голове аж зашевелились. Вот он — подвох! Лера сцепила зубы, чтобы не застонать от опалившей догадки: не просто так Герасим подарки-то таскал. А Силван шубку подарил! Она ведь круче платка! И что теперь? Черт, черт, черт!
— Ну же, иди сюда, Вэлэри, — не унималась Оста. — Расскажи, о себе, не молчи. Ох, люди добрые, а ведь какая пара нашему Молчуну! Будут теперь вдвоем безмолвствовать.
Девушки все, кроме одной, рассмеялись, а женщины отложили рукоделье и прислушались. Вот значит как! Покуражиться вздумали!
Вместе с определенностью пришла злость. Все-таки люди есть люди, на каком бы языке они не говорили. Всегда им надо продоминировать. Ну хорошо… она ведь тоже человек.
Лера плавно двинулась к девушкам, которые следили за ней с предвкушающими улыбками. И она улыбнулась им в ответ.
Реакция последовала незамедлительно, а Лера, глядя в испуганные глаза Оста, простодушно сказала:
— По-моему, вы с Молчуном будете лучшей парой. Он будет молчать, а ты за двоих говорить.
Девушки, онемев, таращились на Леру, однако Оста не зря верховодила. Она быстро взяла себя в руки и пошла в наступление:
— Ишь, как выговаривает. Городская, что ль? Думаешь, раз городская, то и подарки за просто так принимать можешь? Нет уж, обычай везде одинаков. Так что прежде расскажи нам, что ты за человек, чего умеешь, а мы уж решим, годишься ли Молчуну в жены.
Лера в недоумении огляделась. Народ явно ждал ее ответа. Они, что, всерьез думают, что она тут останется и замуж за Герасима пойдет? Это деревня сумасшедших?
Она уже хотела сказать им, что вообще-то, как только сможет, сразу отправится домой, но осеклась. Очень уж настойчиво Ренна твердила, чтоб она ни в коем случае не говорила о себе.
— Так я не помню, — пробормотала Лера и тверже добавила: — Но женой ничьей становиться не собираюсь! Уж здесь-то точно!
На последнее ее заявление Оста лишь усмехнулась, а затем взяла из корзины холщовый лоскуток, иглу с толстой нитью и протянула Лере:
— Может твои руки помнят, как вышивать? Давай, покажи нам свое искусство.
Под множеством пристальных взглядов Лера взяла лоскуток. Самое больше, что она могла, так это пришить пуговицу. Чувствуя, как стекает вдоль позвоночника капля пота, Лера повертела тряпицу и вернула Осте.
— Нет, не помнят.
Голос звучал хрипло и она кашлянула, прочищая горло. Оста подозрительно прищурилась и протянула:
— И как вязать, прясть, ткать… тоже не помнят?
— Не помнят!
Женщины вокруг зашушукались, а Оста обошла Леру кругом, разглядывая с презрительной гримасой:
— Не повезло же Молчуну — экая убогая ему достанется. Тощая, беспамятная, ничего-то не умеет. И ладно бы красавица какая была, уж выучилась бы, чему надо. Но ведь и на лицо-то ужасна…
Лера холодела с каждым словом Осты — словно ледяную струю лили на темечко, и тело промораживалось насквозь. Хотелось по привычке убежать ото всех, спрятаться в своей комнате и не выходить несколько дней. Но на фразе про ужасное лицо в опустевшем мозгу шевельнулось воспоминание, и голос Миронова пропел: «На лицо ужасные, добрые внутри, там живут несчастные люди-дикари…»
Лера выдохнула и улыбнулась краешком рта. Что ж, они считают ее ни на что не годной? Пускай! Плевала она на их мнение с высокой колокольни!
Она выпрямилась и, прикрыв глаза, на чистейшей латыни продекламировала выученный когда-то отрывок из поэмы Овидия. И плевать, поймут деревенские или нет!
'Женщины! Прежде всего и всегда добронравье блюдите!
Внешность пленяет, когда с нравом в согласье она.
Любят надежно — за нрав! Красота уходит с годами,