— Ну так, сам говорил, что девка она красивая, — задумался я, — могла и подмазаться к кому-нибудь из охраны, охмурить его да выведать нужную информацию.

— Точно, — брови предпоручика сползлись к переносице. — Слыхал я вроде, что Тришок, сержант из нашего хозвзвода, клинья к этой красотке-то, ага, подбивал. Пряниками всё угощал да платок расшитый подарить сулил. Но только, кажись, не склеилось у него ничего. И сгинул невезун, почитай, зазря: понёс на карьер сменный порцион горючки да не дошёл. Кто-то разбой учинил, прирезав сержанта и горючку умыкнув.

— Погоди-погоди! — вскинулся я. — Порцион горючки — это, случаем, не вот такая примерно прозрачная ёмкость с пирогидритом?

Разведя руками, я показал размер знакомого по недавнему видению стеклографитового цилиндра.

— Он и есть, — покивал Вершигора, — сменный порцион. Удобно, стало быть, придумано. Пустой вынул, полный обратно вставил да далее шагоход-то и погнал.

— Да хрен с ним, с удобством, — немного возбуждённо отмахнулся я. — Ты сейчас мою догадку подтвердил, что твоего сержанта Тришка бабкина Вратка и прирезала. А значит, новое место, где техника спрятана, она тоже могла узнать. Надо бы, предпоручик, перепрятать машины. Смотри, уехала она вчера на ночь. В принципе, на аэросанях до линии фронта могла уже добраться. Наверняка доложила уже своему начальству, и, значит, жди вскоре новый налёт дирижаблей.

— Ты, твоё благочинство, извини, — сокрушённо развёл руками Вершигора, — я тут, стало быть, ни о каких «эросанях» слыхом не слыхивал. Но вот, что скажу: вести доходят, научились ушастые депеши передавать без всяких проводов. Прямо, стало быть, по воздуху. Могут запросто с земли аж в крейсера-то свои летающие всё, что хошь, передать. Ежели у девки эдакая приспособа имеется, так ей, стало быть, и за фронт спешить нужды нет. И так весточку передаст.

— Тем более, предпоручик, — взяв гнома за плечи, я развернул его в сторону калитки, слегка подтолкнул и напутственно прихлопнул ладонью по спине, — у тебя появился ещё один повод поспешить. Давай, скачи галопом в штаб, или куда там полагается, командуй срочным перебазированием техники.

— Жихарику-то будешь привлекать, — обдав меня очередной волной тревоги, обернулся спустившийся с крыльца Вершигора, — за пособничество шпионке?

Запереживал, видать, что тётка Власта нам про его тёмные делишки в сердцах выболтает? Лучше бы за шагоходы так беспокоился.

— Топай-топай, — нахмурил я брови, — без тебя тут как-нибудь разберёмся.

Никого я привлекать не собирался. Ну, сдала старушка жильё. Ну, наварилась слегка. Может, и заподозрила неладное, получив столь высокую мзду за пустяковую услугу. Но тут её вина пока не доказана. А вот предпоручик пусть поволнуется, ему полезно. Ибо нехрен казённое имущество прикарманивать.

Проводив взглядом выскочившего за калитку гнома, я вернулся в дом.

— Капрал, — кивнул я Варгонсо, — скажи своим, пусть в дом идут. Больше им некого караулить.

— Ты уж извиняй, — Жихариха, пока меня не было, переключилась на общение с Тимоном, успевшим переместиться с подоконника на оставленный мною стул, — но мне вас и угостить-то нечем. Деньгу от жилички получила, да по лавкам торговым не успела пройтись. Пусто, милок, что на полках, что в лабазе.

— Не переживай, — скривился клыкастый «милок», — мы к тебе не обедать пришли. Надобно нам как-то отловить жиличку твою бывшую. Ты напряги память-то, может, вспомнишь чего важное.

— Да было бы что напрягать, — покачала головой старушка. — Наскрозь память-то дырявая.

— А ежели я её подлечу малёхо? — орк выудил из кармана золотую монету и, звонко припечатав ладонью к столу, выложил перед собеседницей.

— Хорошее у тебя средство-то лечебное, — рука резко позабывшей про возраст тётки проворно сгребла монету, молниеносно запрятав её где-то среди складок юбки. — Да мне бы посильнее чего, хотя бы в пару раз.

— Ты, тётка, со мной так не шуткуй, — чуть склонил голову Тимон, угрожающе ощерившись. Да уж, если бы я не был знаком и не водил дружбу с этим громилой, наверняка обделался бы при виде хищно обнажившихся клыков, замаячивших перед самым носом. — Я ведь не только по-хорошему спрашивать умею.

Однако сильной реакции на перемену в обращении я в настроении ушлой старухи не заметил. Так, напряглась маленько, но всплеска страха при виде Тимоноской пилорамы Жихариха не продемонстрировала. Кремень старушка.

— Будь мой благоверный дома, — брезгливо поморщилась она, — ты, милок, сейчас враз зубами-то оскуднел бы. Ты поди думаешь, посколь за бедную гному нынче никто не вступится, можно её безнаказанно к ногтю прижать? Что ж, на думы любые воля твоя. Но только по-плохому не обломится тебе, милок, ничего, — голос бабки стал вдруг похож на шипение змеи, которой неуклюжий прохожий наступил на хвост. — Мой век и без того ужо к концу близится. А вот твоё бытиё апосля ещё неведомо чем обернётся. Мы тут в богов ваших орочьих не верим, но вот от кары вселенской ещё никто не убёг. Аукнется зло-то, и к тебе когда-нить возвернувшись.

Не сильно это походило на угрозу, но мне всё равно как-то вдруг неуютно стало и стыдливо. Наверное, и Тимону тоже.

— Ладно-ладно, почтенная, — вновь резко сменив тон, пошёл на попятную мой товарищ, — вижу, не из страшливых ты и вины за собой не признаёшь. Ну так не за страх, а за совесть поведай нам что-нибудь. Тебе ж самой война поперёк горла. Могла бы и помочь нам малёхо, чтоб поменьше вреда случилось от бомбёжек эльфовых.

— А что совесть? — Жихариха тоже перестала ершиться и заговорила обычным голосом. — Совесть, милок, у каждого своя, как и правда. И моей правдой войну не остановить. Она ведь не в бомбёжках да не в пострелах пушечных. Не с них она начинается, не ими и кончается.